Поиск по сайтуВход для пользователей
Расширенный поискРегистрация   |   Забыли пароль?
Зачем регистрироваться?
ТелепередачаAlma-materКлубКонкурсыФорумFAQ
www.umniki.ru / /
  
  
 

01:00 1 Января 1970 -

  Читать далее

 

ЭЙЗОПТРОС-архив6
 

Пишет Анастасиус. 12.02.08

Совместно с Ритой Эквус

В Детском Центре шли занятия. По звукам, доносившимся из кабинетов, можно было легко определить урок. В классе амалийского языка разыгрывали сценку "Заблудившийся в лесу стражник". Дети с зелёными платками в руках, изображавшие деревья, окружили мальчика с кастрюлей на голове, бывшего стражником из крепости Эйзоптроса. Анастасиус из преподавателя амалийского был превращён в волшебника в бордовом домашнем халате, который предусмотрительные ученики принесли с другим инвентарём.

"Орейк расергер не ал алив*" - усердно пропыхтел ребёнок из-под кастрюли, пока Анастасиус ходил между "деревьями" и размахивал волшебной указкой.

Со стороны происходившее выглядело довольно странно.

- Рартен одеуп**? – послышалось из-за двери.

- Артен, отонги,*** - не выходя из образа ответил Тас.

- Прошу прощения, что не на амалийском, я не знаю, как перевести «меня выгнали с урока и велели без директора не возвращаться». – в дверях стоял Монти и чуть заметно кривил губы при взгляде на малышню.

Анастасиус удивлённо взглянул на Монти. Оставив детям рулон ватмана и карандаши для "создания декораций", он вышел с Монти в коридор. Малыши могли раскрашивать бумагу до окончания урока, так что на разбор полёта времени было достаточно.

Закрыв за собой дверь класса, Тас ровным голосом спросил мальчика: "Можешь рассказать сначала, что произошло?" «Я наказал лжеца». Больше ничего из Монти выудить не удалось. Тасу пришлось дойти до химического класса, чтобы разобраться во всем. И увидеть ужасающую картину. Пол был усыпан осколками стекла. В углу испуганно хныкал Шон, сын булочника – соседа Анастасиуса. Вокруг него хлопотали Лондресса и учитель естествознания, пытаясь остановить кровь.

- Вот, полюбуйтесь на современные нравы отрочества, - учитель просто кипел от негодования. Он-то и помог Тасу восстановить цепочку событий.

На уроке химии мальчики словно соревновались в хулиганстве. Монти взрывал селитру, Шон тоже пытался учинить что-нибудь этакое, да все не выходило.

- Мрак! Ты мне сахару что ли в колбу подсыпал? – не унимался Шон.

- Вот еще. Наука - дело людей благородного происхождения. У которых есть мозги в голове.

- Да что ты в этом понимаешь?

- Больше твоего. Между прочим, мой кузен был деканом Химического факультета в Универе.

- Нашел чем поразить! Зато твоего дядю повесили на осине, как беглого раба. Это все знают.

Реакция Монти была мгновенной. Прежде, чем учитель успел их разнять, Виктор выхватил плеть, с которой нигде не расставался, и со всей силы ударил противника по лицу несколько раз.

Пораженный услышанным, Тас перевел взгляд на Монти. В глазах мальчика не было и тени раскаяния.

Анастасиус с таким сталкивался впервые. Он растерялся. И мысленно поздравил себя с первой серьёзной проблемой педагога. В его школе в Хоумтисе за любой подобный конфликт выпороли бы не задумываясь. Но Тасу было даже противно мыслить о физическом наказании. В то же время, то как Монти незамедлительно и жестоко отреагировал на нанесённое ему оскорбление, сильно беспокоило директора. Отослав Лондрессу к малышам на амалийский, Анастасиус повёл невозмутимо спокойного Монти к себе в кабинет.

Усадив мальчика напротив себя, он спросил его:

- Ты понимаешь, что нельзя бить людей плетью по лицу? Даже если задета честь твоего близкого!

- Задета честь?!

Анастасиус поднял брови: "А как ты это назовёшь?"

- Если задета честь, то я должен вызвать его на дуэль.

Анастасиус чуть не подпрыгнул в своём кресле. Ну и понятия у этого ребёнка.

- Монти, ты даёшь себе отчёт в своих поступках? Значит, когда не задета честь, можно бить человека по лицу? Когда у него нет плети, чтобы ответить тебе на удар? Безоружного сверстника можно так оскорбить?

- Да, я все понял. – мальчик в первый раз потупил взгляд. Не глядя на Анастасиуса, он произнес, - я могу идти?

- Конечно, я не буду насильно держать тебя. Мне хотелось бы, чтобы ты рассказал ... - он помолчал, думая кем приходится мальчику Рита, - уважаемой баронессе Эквус о произошедшем сегодня. Я не буду писать ей, потому что уверен, что ты расскажешь всё как было. Надеюсь, она найдёт время для обсуждения со мной твоего поведения. Ты можешь идти домой прямо сейчас. Я не выгоняю тебя, просто не хочу, чтобы сейчас в классе пошли лишние разговоры. И надеюсь, Монти, - сказал Тас уже не строго, - ты осознаёшь, что свои эмоции нужно скрывать и действовать достойно в любой ситуации.

- Конечно. Я только заберу книги.

Даже голос Виктора звучал по-другому: хрипло, надломленно. Воспользовавшись разрешением директора, он выскользнул из кабинета, не попрощавшись.

Тас уже перестал думать про этот случай, когда несколькими часами позже, почти на закате, к нему вбежала Лондресса. Белая, как лист бумаги.

- Они фехтуют там, на крыше, на мостах. – она почти плакала. - Шон и Монти... Там же скользко! Один лед..

Анастасиус покраснел от негодования. Он выбежал на улицу и увидел два маленьких силуэта наверху. Вокруг Центра уже стали скапливаться зеваки. Анастасиус начал кричать: "Прекратите немедленно! Опустите шпаги! Монти, ты нарушил слово!"

- Нет! – теперь голос Монти, звенящий над улицей, как туго натянутая струна, был веселым. Он фехтовал и отвечал Тасу в перерывах между выпадами. – Слова я не нарушал. Во-первых, я еще не видел баронессу. Монти уклонился от удара противника, уйдя на вольт и едва не потеряв равновесие, и продолжил:

- Она еще в магистрате. Во-вторых, нельзя бить безоружного противника. Посмотрите, я дал ему фору.

Тас заметил дагу в левой руке Шона, в то время, как Виктор фехтовал только шпагой.

- Я отправил тебя домой. Ты обещал забрать книги и уйти. Виктор, дуэль отменяется, вы меня обманули!!! Опустите шпаги, иначе вы будете оба отчислены! Я запрещаю!

Анастасиус был близок к тому, чтобы сорвать голос. В его голове уже прокручивались жуткие сцены, как кто-то из ребят падает вниз. Он хотел бежать на крышу, но боялся упустить любой момент поединка и надеялся на то, что его крики подействуют на дуэлянтов. В этот момент к нему подошёл учитель фехтования. Хватило только одного жеста, чтобы тот понял, что нужно бежать на крышу.

Монти вполголоса спросил Шона, не останавливая бой:

- Не боишься, что отчислят? Если боишься, можешь идти, я пойму.

- Ну уж нет. Договорились значит договорились. До захода солнца или пока один не упадет.

- Хорошо.

Сумерки уже накрывали город, но сине-желтый зимний закат не скрылся за горизонтом.

- Я не обманывал Вас!! – прокричал Монти Анастасиусу. – Я правда ушел домой. А сейчас слово, данное мной, не позволяет сделать так, как Вы велите.

Но благородному сражению был положён довольно прозаичный конец. Монти, дерущийся лицом к чердачной лестнице, сразу заметил поднявшегося учителя Бравена. Мальчик не успел сообразить, что делать, когда взрослый схватил стоявшего к нему спиной Шона и сердито объявил: "Дуэль окончена, господа. Прошу сдать мне оружие и спуститься к директору".

Взлохмаченный Шон спускался впереди, а мрачный Монти позади учителя. На выходе их встретил успевший успокоиться Анастасиус. Он направился с юным герцогом к особняку баронессы, а Бравен повёл домой сына булочника.

Однако поговорить с Ритой не удалось. Тас передал Монти "с рук на руки" одному из людей баронессы, который все внимательно выслушал, бросил грозный взгляд на Монти (тот, впрочем, не обратил на это никакого внимания), и пообещал, что "миледи Эквус обязательно зайдет в ближайшее время к господину директору".

____ * "Хочу вернуться в город" - перевод с амал.

** "можно войти" - перевод с амал.

*** - "входи, незнакомец" - перевод с амал.

Пишет Никта. 12.02.08

Совместно с Анастасиусом

Анастасиус направлялся в Детский центр после неудачной попытки вернуть Лив домой. Он шёл, ссутулившись, по пустынной улице, погружённый в свои мысли, когда послышались чьи-то шаги рядом. Он повернул голову и просиял: "Никта!"

Но та не смогла ответить ему улыбкой в ответ. Путешествие в Алму и освобождение лишили её сил. Она лишь кивнула в ответ на приветствие и спросила совсем тихо:

«Как ты? Как Оливия? Все хорошо?»

Голос был хриплый, надтреснутый. Анастасиус с тревогой посмотрел Никте в глаза. Не ответив на её вопросы, он только произнёс серьёзно и тоже почему-то тихо: "Ты сейчас никуда не торопишься? Может, поговорим не на улице?" И коснулся пальцев её руки.

«Нет, не тороплюсь, - согласилась Никта, - куда пойдем?» Первое, что пришло на ум - ресторан Тулы.

«Здесь есть рядом одно заведение. Минут десять идти. Ресторан в парке».

Из-за холодной погоды столики, стоявшие на улице, были убраны. По расчищенной дорожке они прошли в уютный ресторан "Unter dem Himmel"* и выбрали столик около окна. Анастасиус искал глазами Тулу. Но, видимо, сегодня у того был выходной. Тем лучше, никто не будет мешать их беседе.

Не прошло и минуты, как подошёл официант, поприветствовал их, оставил меню и, бросив любопытный взгляд на мундир Никты, бесшумно удалился.

Тас был встревожен видом Никты, но не знал как начать разговор. «Мы не виделись с тех пор, как ты забрала у меня осколки?» - задал вопрос, прекрасно зная на него ответ.

Никта кивнула. Она незаметно огляделась вокруг, отмечая про себя, где находится выход, дверь в кухню, какие столики заняты, кем. Затем взяла меню, раскрыла на первой попавшейся странице и сделала вид, что углубилась в чтение.

«Хм… - она взглянула на Анастасиуса поверх меню, - ты уже бывал здесь, да? Закажешь сам что-нибудь. Не могу выбрать».

Тас заказал жаркое с гарниром и красное вино. Аккуратно вытянул меню из-под её руки, закрыл его, положил вместе со своим на край стола. Она подняла на него глаза.

«Что произошло, Никта? Я вижу, чувствую, что-то с тобой...» - он нахмурился и замолчал. Не знал, как продолжить.

«Все хорошо, - тихо ответила она. В голосе прозвучала сталь, пусть приглушенная усилием воли, но сталь, - осколки больше не побеспокоят. Как ты сам? Как Оливия? Мне нужно это знать. Обязательно».

Тас поморщился. Так и хотелось ответить таким же неправдивым тоном "Всё хорошо".

«Мы поженились, но сейчас она живёт у наших общих друзей. У нас ... недопонимание - он помолчал, не зная, что добавить. - Ты никогда не думала, что мне тоже обязательно нужно знать, что с тобой?» Никта вскинула бровь. Ей, будто, действительно в голову не приходило, что кому-то может быть важно знать, что с ней происходит. Удивление сменилось несмелой улыбкой.

«Извини. Я… Поздравляю с женитьбой. Недопонимание пройдет, это часто у молодоженов бывает, - сказала она с видом знатока семейной жизни». Потом в воздухе повисла пауза.

«У меня все хорошо сейчас. Но далось мне это хорошо нелегко. Совсем не легко».

Анастасиус молчал, ожидая продолжения. На поздравление ему отвечать не хотелось. «Нелегко. Совсем не легко». Если Никта говорила «нелегко», значит, это было безумно тяжело... Опять тяжело ей. А он узнаёт об этом только при случайной встрече. Стало стыдно и грустно. Он на секунду опустил глаза.

«Как-то слишком много всего за короткий промежуток. Осколки эти, рабство, путешествие в Алму, встреча с Бездной, твоя свадьба», - выпалила Никта на одном дыхании, так же, не поднимая на него глаза. Тасу сначала показалось, что он неправильно расслышал середину фразы. Осколки и свадьба – это знакомо, это явно. Но что там между? «Рабство?» – прошептал он, снова взглянув на девушку. Он импульсивно дёрнул руку, как будто обжёгся. Одно это слово отдавало ему физической болью.

Бездна… Это была одна из папиных сказок. Бездна, далеко от дома маленького Анастасиуса, Бездна, глотающая всё, что летит в неё и не возвращающая ничего. Никто из живых её не видел.

Он сжал её руку. «Скажи, скажи, говори со мной» «Я зря про рабство сказала, - смутилась Никта, - не нужно было. Сейчас ведь все нормально. Я свободна».

Тас облегчённо отпустил тёплую руку. «Я всё-таки не понимаю до конца, что произошло. Расскажешь?»

«Честно говоря, я сама не поняла этой «прихоти» Лорда, - пожала плечами Никта. Слово «прихоть» она произнесла так, что было очевидно, что использовала она его в качестве эвфемизма. - Заставил принять рабство до поездки в Алму с осколками, а стоило вернуться – отпустил».

Постепенно картина для Анастасиуса прояснилась. Он был потрясён услышанным. Всё, что с ней приключилось, произошло по вине Таса. Проклятые осколки втянули в игру и Никту. Он сидел мрачный, в очередной раз не зная, что сказать. "Я рад, что ты осталась жива. Я бы себе не простил. Если бы я не был так заворожен осколками, тебе бы не пришлось брать эту ношу на себя..."

«Ну что ты, - Никта улыбнулась несмело, - если бы не пошла я, эта ноша легла бы на Оливию. Она ведь принесла осколки в Эйзоптрос. А ты точно не вернулся бы из Алмы. Там матриархат. Весьма воинственный. Так что лучше я, чем ты или она».

Анастасиус был в смятении. Её действиями вряд ли руководила забота ЦРУ о сохранности жизни рядовых граждан... А что же... «Ты не обязана была это делать... Так рисковать ради Оливии. Или меня».

Их разговор прервал официант, принесший блюда. Откупорив бутылку вина, он с почтительной улыбкой удалился.

Никта сделала вид, что не расслышала последнюю фразу Таса. Она предложила выпить за встречу, как будто специально пренебрегла обычаем поднимать первый бокал за Хаос. В стекле бокала отразился её печальный взгляд...

Жаркое оказалось восхитительным. Анастасиус принялся рассказывать о том, как дедушка Тулы открыл этот ресторан, как спрятал в своём доме клад и как Тула и Тас при помощи отражений его отыскал. Разговор становился всё непринуждённей, и неловких пауз уже не было. Заказав фирменный десерт заведения, Никта и Анастасиус приступили к обсуждению нового проекта бургомистра.

«Да, конечно, узнаю баронессу, - мрачно заметила Никта в конце разговора, - во всех бедах ЦРУ виноват. И никто не поставит под сомнение компетентность самого бургомистра».

«Не важно, кто в ней виновен, если сейчас мы сможем её решить», - воодушевлённо произнёс Анастасиус. Он был рад тому, что нашёлся повод для встреч с Никтой. Стараясь забыть о проблемах внутри, Тас был снова готов окунуться с головой в работу.

«Не понимаю, если честно, чем я могу помочь в этом проекте», - покачала головой девушка.

«Просто идея в том, чтобы только что приехавшую в город молодёжь не тряс ЦРУ, а способствовал их попаданию ко мне в Центр. Для такого сотрудничества нужно твоё распоряжение», - Анастасиусу очень нравилась идея Риты, поэтому он хотел во что бы то ни стало убедить Никту.

Никта нахмурилась: «А кто сказал, что «ЦРУ трясет приехавшую в город молодежь»? Баронесса Эквус?».

Анастасиус понял, что враждебность Никты к бургомистру не искоренить.

«Прости, возможно, я употребляю не те слова, но смысл не в том, кто как сказал. От тебя же не требуется ничего кроме одного распоряжения, которое пойдёт во благо городу. Да мрак с этим городом! Во благо людям!»

«Что за распоряжение?» - спросила Никта настороженно. Анастасиус смутился оттого, что Никта всё воспринимала в штыки. «Ну, смысл в том, чтобы ЦРУ не задерживало только что прибывших молодых людей в городе. А направляло их ко мне в Центр». «Мы не занимаемся приезжающими в город, - озадаченно нахмурилась Никта, - а если кого задерживаем, то только тогда, когда на это есть серьезные основания. Охрана Главных ворот Эйзоптроса не входит в нашу юрисдикцию. Ты путаешь что-то», - она выглядела теперь крайне расстроенной.

Анастасиус, решив, что ничего не выйдет, пробормотал: «М-да, видимо мы перепутали. Ну, по крайней мере, я сообщил тебе о нашем новом проекте".

«Будем надеяться, что это просто случайно так вышло, - Никта отвела взгляд, - а не было чьим-то злым умыслом с целью поссорить нас с тобой. А "мы" - это кто?».

Анастасиус нахмурился: "Я имел в виду людей, которые работают над этим проектом. Ну в первую очередь Риту и меня. Почему ты так резко реагируешь?" Последний вопрос прозвучал очень огорчённо.

«Я реагирую так, как реагирую, - взвилась вдруг Никта, - и ничего странного в своей реакции не вижу. Мне пора».

Он встала из-за стола, бросила салфетку на скатерть и вышла из кафе, громко хлопнув дверью.

Тас удивлённо проводил её взглядом. Первую минуту в нём боролась апатия, которая постоянно преследовала тогда, когда надо было действовать, и желание догнать. Оставив деньги на столе, он быстрыми шагами пересёк расстояние, отделявшее его от двери. Оказавшись на улице, Анастасиус сразу заметил отдалявшийся силуэт Никты. Пройдя вслед за ней некоторое время, он окликнул её:

«Никта. Зачем ты так?»

Она обернулась:

«Я устала!» – бросила зло и отчаянно.

Если бы Анастасиус десять минут назад не слушал её бессвязный рассказ о чёрных осколках, он бы развернулся и ушёл, потому что тоже мог сказать «Я устал». Но ему хотелось добраться до той Никты, которая не хочет убегать: «Я понимаю, но мне не хочется, чтобы ты уходила так».

- Как?!

- Неожиданно, непонятно, не вовремя и некстати! Что с тобой происходит? Я не заслуживаю больше двадцати минут с тобой рядом?!

«Я не могу сломаться!!! Понимаешь?! Как бы ни хотела! Не могу! – она вдруг упала на колени и расплакалась горько, - не могу сломаться! Почему? Больно внутри так, что на стенку лезть хочется! А сломаться не могу. Больно-больно-больно,» – крик перешел в шепот.

Анастасиус подбежал к ней, рывком поднял с земли, прижал к себе и, уткнувшись в её волосы, стал говорить, тоже шёпотом, на одном дыхании, боясь остановиться и словно желая заглушить это слово «больно»:

«Ники, не плачь, не надо ломаться, слёзы – это не значит сломаться, открыться – не значит сломаться! Да, ты сильная, но я могу быть рядом и хочу! Не надо убегать, хорошая, добрая Ники!»

Он гладил её по голове и не отпускал из объятий.

Она хотела обнять его в ответ, но потом смутилась внезапно, вспомнив про покалеченную руку. В голове промелькнула, оставив в сердце неприятный осадок, мысль: «Ему неприятно будет, если почувствует прикосновение». Поэтому она продолжала стоять, безвольно опустив руки и всхлипывая по-детски.

«Прости за истерику, пожалуйста, - первое, что она смогла сказать, - тебе ведь тоже здесь несладко пришлось. Я видела по глазам, там, в ресторане, но не смогла совладать с эмоциями. Прости».

Он отпустил её, чтобы заглянуть в глаза, и, нежно улыбнувшись, ответил:

«Нет, не надо просить прощения. Тебя не за что прощать. Так и должно было быть. Не уходи больше».

«Не уйду, - она ответила ему прямым и открытым взглядом. В глазах её больше не было льдинок враждебности, настороженности и недоверия, что она привезла с собой из Алмы, - пока не прогонишь».

«Не прогоню», - покачал Анастасиус головой и после недолгого молчания предложил Никте проводить её домой.

Около дома Никты они тепло попрощались, и Анастасиус побрёл в направлении Детского центра. Мысли об Оливии остались где-то далеко, в начале дня. По дороге домой Анастасиусу живо представлялось путешествие Никты в Алму, и он словно пережил вместе с ней тот путь… А она стояла у окна и думала, как хрупко то, что по-настоящему дорого. И как легко одним неловким словом разбить чье-то сердце. И как много мужества требуется, чтобы сказать «не уходи». И насколько больше мужества требуется на то, чтобы остаться.

____ "Под небом" - перевод с нем.

Пишет Ксанф. 12.02.08

События последних дней пронеслись одним стремительным потоком, шипя и отплевываясь от мелочей. Больше всего Ксанф переживал за жену - такой спешный отъезд был явно незапланирован Алдарой, но кем-то другим. Юноша надеялся хотя бы отправить письмо, но он и так сильно опаздывал. Задержка отплытия никак не могла порадовать работодателя, но капитан Хассан, как он представился Ксанфу, ни словом, ни жестом, ни мимикой врачу этого не показал.

Ксанф никогда не жаловался на морскую болезнь, поэтому на корабле чувствовал себя спокойно. Даже стало немного легче. Словно кто-то закрыл большой ящик с неприятными воспоминаниями в голове. Хассан быстро представил врача команде. Ксанфа проводили в его каюту, где он быстро разложил по местам все необходимые вещи, а затем снова поднялся наверх.

-Ненастье…да. - Задумчиво сказал бородатый моряк на палубе и достал трубку, - говорят, хорошая примета, - и он с прищуром посмотрел на врача.

Ксанф поднял голову - тяжелые тучи заплатами покрывали небо, моросил дождь.

- Где можно найти капитана? - Обратился Ксанф ко все еще изучающему его мужчине.

- А не надо никого искать, сынок. Тебя сами найдут. Отдыхай, пока есть время, - с этими словами он выпустил облако едкого дыма и закутался в него, как в ватное одеяло.

Примерно через полчаса появился Хассан.

- Мы скоро отправляемся. Если нужны какие-то дополнительные запасы по медицинской части, скажите старпому.

-Мне нужно знать, прежде всего, к чему готовиться. От этого я уже прикину, что еще необходимо. Зачем я Вам? Почему именно я?

- Готовьтесь к тому, что мы в ближайшее время будем участвовать в бое. Возможно, не в одном, - ответил Хассан, демонстративно проигнорировав два последних вопроса.

Ксанф нахмурился. Хорошо, что Алдары здесь нет. Слава Хаосу.

- Тогда мне действительно нужно серьезно подготовиться. Когда мы отплываем? Мне нужно немного времени, чтобы составить список.

- У Вас есть два дня. Постарайтесь уложиться в эти сроки, - "на этот раз" не прозвучало, но повисло в воздухе абсолютно очевидно для обоих собеседников, - через два дня Вы должны отрапортовать старпому о готовности к отплытию по Вашей части.

- Думаю, я справлюсь. По-видимому, мне даже не стоит спрашивать, сколько времени займет это путешествие?

- Вы весьма проницательны, доктор, - усмехнулся Хассан.

На этом разговор был закончен.

За ночь Ксанф составил список всех необходимых вещей. Особый упор сделал на средства для оказания первой помощи: начиная с перевязочных материалов, лекарственных препаратов и несложных инструментов вроде ножниц и пинцетов. Также вспомнил о настоях разных трав, спасающих от боли, кожных раздражений, восстанавливающих силы и влияющих на нервную систему. Отдельно была припасена сонная трава и почки липы, останавливающие кровотечение. Кроме того, стоило позаботиться об элементарной гигиене: о наличии специальных марлевых полотенец для людей, посуды и прочего. В случае эпидемии на корабле это могло пригодиться, ведь непонятно было с какой стороны какой заразы ждать.

Отдельным пунктом шли пищевые ресурсы (включая запасы пресной воды и брома).

-А бром Вам зачем?

- Бромную воду можно использовать как анестезию при операции. Человек забывается и ничего не чувствует. Ну и для питьевой воды. Слабый раствор быстро утоляет жажду.

Старпом также ухмыльнулся, увидев в конце списка заявку на два мотка шерсти, но ничего не сказал.

За приобретением всех вещей Ксанфу хотелось проследить лично, но время не позволяло, поэтому следующую ночь он занимался осмотром коробок, которые были доставлены на борт в его отсутствие. С рассветом появилось несколько пунктов к уже имеющемуся списку и воспаленные глаза - их бессовестно отражали зеркала, но в целом врача все устраивало. Вечером юноша, как и было оговорено, доложился старпому.

Ксанфу не было известно время отплытия, поэтому он мог только наблюдать за поведением моряков, надеясь по их действиям понять, когда, наконец, корабль выйдет из порта. Сидеть в маленькой неуютной каюте не хотелось, поэтому юноша, уже порядком освоившись на судне за два дня, быстро нашел довольно удобное место на палубе. Здесь можно было, никому не мешая, стоять, вдыхать полной грудью холодный и соленый воздух и наслаждаться прекрасной картиной моря, создавая которую искусство и природа, видно, соперничали между собой. Внезапно рядом с Ксанфом возник молодой парень со шваброй, большим ведром и обаятельной улыбкой:

- С детства море люблю. Ну вот скажите, как можно в такое не влюбиться? - Ни с того ни с сего произнес он. - Да ни одна женщина не может быть так же красива, как море, - в его глазах читался восторг. Однако врач был не согласен - ведь паренек не видел его Алдары, но это было простительно.

Похоже, мысли Ксанфа отразились на его лице, потому что морячок присвистнул и озорно подмигнув, принялся драить палубу. -Я никогда не плавал на корабле.

- Оно и видно, - хихикнул парень и в ответ на недоуменный взгляд Ксанфа объяснил, - не ХОДИЛ. Плавает другое.

Юноша пожал плечами, никакой разницы он не почувствовал, но видно она была, и сильная, судя по лицу собеседника.

- Я всегда жил вдали от моря. Мне больше нравились горы и снег. - Эх, горы. А что горы? Суровые и мертвые. А море.., оно живое, оно дышит…

-Артист! Где ты? - крик раздался внезапно, и оба молодых человека вздрогнули, парнишка быстро схватил полупустое ведро и бросился на зов. Ксанф с усмешкой проводил его взглядом и снова посмотрел вдаль: на горизонте море уже слилось с небом, наползал туман. "Как ты там, жена моя дорогая?"

Пишет Алдара. 12.02.08

Совместно с Анастасиусом

Алдара сидела на подоконнике, перебинтовывая себе кисть руки. Она была безмерно рада, что с детьми все хорошо, но чувствовала при этом опустошенность, обеззвученность, обесцвеченность. Чопорность стояла прямо, с вытянувшимся при виде крови лицом, держа в руках флакончик с нюхательной солью, который так и не использовала по назначению. Алдаре хватило одного взгляда на лицо отражения, чтобы понять - она его не сможет вспомнить, когда отвернется: черты лица застывшие, резкие, но вместе с тем невыразительные и пустые. Сухие руки, тонкие пальцы, сжимавшие флакончик, говорили о титульном таланте отражения куда больше: они не вертели его, словно боялись разбить, и как будто хранили сокровище, но без восторга по этому поводу, а по обязанности.

Алдара устало откинулась на стекло, смутно подумав, что так можно и из окна выпасть, и медленно начала освобождать руку от легшего вкось, неравномерно бинта. Ладонь почти перестала кровоточить, но отрытой ее было еще страшно оставлять - как боязно находиться в нескольких метрах от уже не лающей, но все еще тихо рычащей собаки. Девушка закрыла глаза, но по-прежнему продолжала видеть клеймо, перепачканные кровью бинты. И искусственно-напряженные руки Чопорности.

Стук в дверь. Слишком много и слишком часто в дверь кто-то стучит. Алдара взяла бинт и начала судорожно заматывать ладонь, зная, что получится кое-как.

- Войдите! - ладонь хочется сжать, спрятать. Снова появилась кровь, Алдара побледнела, прикусила губу.

Анастасиус. Что он здесь делает?

- Здравствуй, Алдара. Я хотел поговорить о… - Тас замолчал, увидев сначала застывшее, точно у Чопорности, лицо девушки, а уже потом - окровавленные бинты. - Тебе помочь?

- Нет, не надо, - Алдара улыбнулась. Почти не через силу. - Расскажи мне, как ты живешь? - Неумелая попытка отодвинуть какой-то важный разговор - по ощущению Алдары, о больнице - на несколько фраз вперед.

- Я женился, - выделил единственное событие из череды повторяющихся дней Тас.

- А я вышла замуж, - Алдара улыбнулась снова - совпадению. - Счастья вам. Зачем ты пришел? - резко. Девушка поморщилась, но уже не от боли.

- Я хотел поговорить о вашем детском отделении. Думаю, что детям было бы полезно чем-то заниматься, когда они выздоравливают. А потом они могли бы уже и после выздоровления посещать детский центр. Алдара, с тобой все в порядке? - Тас подошел поближе к девушке.

- Да, конечно. Да, конечно, - машинально повторила Алдара. - Это изумительная идея, прекрасная! Как же мы раньше не додумались! - она соскользнула с подоконника, лихорадочно всплеснув руками. Прекрасная. Я сейчас схожу к главврачу. Пойдем вместе.

Тас с подозрением наблюдал за этим всплеском активности. Потом осторожно остановил девушку, тронув за плечо.

- Подожди. Что у тебя случилось?

- Ничего. Правда. Точнее, слишком много, - рвала фразы, слова, мысли. - Алдара снова сжала ладонь и поморщилась от боли. - Я только что вернулась в город…

Анастасиус, по привычке врача, волевым движением руки легко разжал ладонь девушки и сдёрнул бинт. Для Алдары его действие было столь неожиданным, что она не успела спрятать руку за спиной и к тому же не почувствовала боли. Кровоточащее клеймо предстало глазам молодого человека. Он в изумлении отшатнулся. Рабский знак словно преследовал его. Сначала история Никты, теперь бедная Алдара. Он посмотрел на неё с невыразимой грустью. «Прости, я думал, у тебя там рана…Хотел помочь…» Алдара молчала, опустив голову и смотрела на клеймо, как будто сама его впервые увидела вместе с Тасом.

- Почему столько крови? Оно появилось сегодня? Я … не помню… чтобы у меня было так… - Тас поднял глаза.

Он невольно коснулся своей чистой ладони, потеряв на мгновение уверенность в том, что на ней нет зловещего узора. «Мне жаль, Алдара». Он молча уставился на клеймо. Оно было отпугивающе ярко и словно гипнотизировало.

- Мне не жаль, - произнесла девушка негромко. - Мне не жаль. Это… не плата, нет, это необходимость, с которой мне пришлось смириться. И которую мне пришлось принять. И эти слова я даже не выучила наизусть, и говорю я их первый раз, и удивляюсь, - молчание. Алдара медленно начала забинотовывать руку обратно, но Тас остановил ее жестом, взял чистый бинт и начал аккуратно перевязывать. - Я не знаю, почему оно кровоточит. Оно появилось раньше, я не помню, сколько дней назад. Правда, все будет хорошо? А почему ты сказал, что не помнишь, что у тебя было так? У тебя тоже?..

Анастасиус поморщился от неприятных воспоминаний.

- Было... но прошло. Он отпустил. Но у меня оно никогда не кровоточило. Наверное, у всех по-разному... Знаешь, как вот есть такие болезни, когда признаки для всех общие, а переносимость к ним у всех разная, - он помолчал. Как же так вышло?

- Оно есть у моего мужа. Мне тоже пришлось произнести клятву, - Алдара забрала свою руку у Анастасиуса, точно это была какая-то вещь. - Спасибо.

- Да не за что... - Анастасиус перевёл взгляд от руки Алдары на её лицо. - Я первый раз встречаю, чтобы становились рабами ради брака. Даже никогда не задумывался об этом. Ты ... молодец. Мужу повезло, - улыбнулся Тас, пытаясь взбодриться.

- Мне повезло, - тихо сказала Алдара, лицо ее точно засветилось изнутри. - Не ему, мне. Твоей жене тоже повезло, что у нее такой хороший муж. Расскажи о ней. Расскажи что угодно.

- Сейчас мы с ней в ссоре. И видимо, это надолго... Она живёт у друзей. Как-то потухло всё внутри. Возможно, даже ещё до свадьбы. Мы давно были вместе, но после моего переезда в столицу что-то изменилось. Сложно всё это, - Анастасиус сказал это отрывочно, усмехнулся и попытался поменять тему. - А кто твой муж?

- Врач. Он здесь работает, - Алдара покачала головой. - Я могла бы говорить долго, но… я не знаю, что из того, что я скажу, будет понятно и внятно. Он сейчас далеко, а мне пришлось вернуться.

- Хаос заставил? - Анастасиус со злой усмешкой отвёл взгляд. - Он любит возвращать поближе к себе.

- Да. Не могла не вернуться. Еще и ладонь эта… - Алдара с досадой глянула на перевязанную руку.

- И что, Он до сих пор не дал объяснений, почему не останавливается кровь?!

- А я не спрашивала. Мне кажется, оно вот-вот должно пройти. Это ведь то, что должно проходить, - Алдара устало прислонилась к стене. - Скажи, что нужно для того, чтобы организовать эти занятия для детей?

Анастасиус молча согласился с переменой темы разговора.

- Ничего особенно. Центр оплачивает все расходы. Нужно только согласие главврача и расписание всех лечебных процедур и посещения гостей, чтобы определить часы занятий.

- Хорошо. Можно прямо сейчас сходить к главврачу, думаю.

***

Главврач согласился без раздумий. После того как Анастасиус сказал, что все расходы Центр берёт на себя, ему сразу предоставили расписание детского отделения. Тас с Алдарой вышли в коридор.

- Вот и все, - Алдара улыбнулась. - Спасибо за эту идею - уверена, все получится! И дети обязательно будут поправляться быстрее… По пути к выходу из больницы они обсуждали какие-то технические детали, Алдара говорила, что нужно еще узнать у детей, чем они хотели бы заниматься. Отражение девушки в зеркале в холле было уже не такое бледное, как еще два часа назад. Зеркало равнодушно и беспристрастно отразило и то, как Анастасиус осторожно пожал руку Алдары. На прощание девушка добавила негромко: «Тас, береги семью. Пожалуйста».

Анастасиус кивнул: «Да, спасибо, я надеюсь, всё будет хорошо. И у нас, и у тебя… Я постараюсь поскорее организовать начало занятий с детьми».

Пишет Эретри. 12.02.08

Ветер врос в камень и уже был, как мох. Невидимый, но осязаемый, он в стенах прятался и пел тайком. Тихо. Его пение оттаивало от камня, дрожало в воздухе одной непрерывной, усталой нотой. И было пусто. Серая мелодия без оттенков. Почти только идея музыки, без подъёмов, без падений. Без встречных нот, без беглых, без переходов. Совсем без всего. И неведомо почему, от этого становилось как-то уютнее, проще, сонливее.

Эретри приподнялась осторожно, села. Хорошо, что положили её возле стены. Хотя бы об этом позаботились, ладно. Медленно, несмело покачиваясь, девушка встала. Почему-то показалось, что пол непременно должен быть скользким, и она чуть не упала, доверившись этой мысли. Но к счастью, пол был даже шершавым. Эр, опираясь о стену, попробовала стоять прямо. Вроде получается. Она улыбнулась нервно. Надо всё-таки научиться уже смотреть под ноги, а не верить всему, что придет в голову. Жить понарошку всё-таки больнее…

Шорох послышался вдруг со стороны кровати. Кто-то громко чихнул. Покрывало, свисающее до пола, шевельнулось. Вздрогнула, затанцевала пыль. И откуда-то из неё вышел мальчишка, чумазый, одетый в лохмотья. Он закашлялся и замахал руками, разгоняя пыль. Он явно сам не понимал, где находится. Эретри заметил не сразу, но зато как заметил…

- Так это ты!.. – завопил он возмущенно, - Тоже мне, додумалась…в глазах отражаться! Мнительность спятила, это уж как стекло в воду… А ты, ты… да ты знаешь, как трудно было появиться из таких «стекляшек»?..

- Молчи, - Эретри сильнее прижалась к стене, точно её холод мог спасти от необходимости говорить. Да что же это, зачем их так много, этих отражений? Неужели не довольно?

Она только захотела взглянуть на печать, как обнаружила, что клейменая рука забинтована. Сорвать повязку Эр не решилась. Мало ли. В огромных окнах задрожало, запело и замолчало потом стекло. Оно было зеркальным, улица не была видна совершенно. И отражавшаяся в нем Эретри казалась ненастоящей, слишком маленькой.

- Холодно, - мальчик поежился. Да и правда, прохладно было: ветер как будто сильнее забился в оковах. Он ведь был единственным настоящим пленником здесь, всеми забытый. Не мог даже пропасть, забыться сном, смехом или плачем… Ничего не мог. Да… Как это, должно быть, тоскливо… Не быть человеком.

Эретри не могла смотреть сверху вниз, поэтому снова села. Обхватив руками колени. Так гораздо проще наблюдать – когда ты меньше и тише, и когда совсем не хочется быть сильнее.

- «Nomen est omen»… Что это за язык, отражение? – рукав рваный настолько, что каждая буква прочитывается без труда.

- Не знаю. Наверное, просто буквы кто-то напридумал. Лентяй, не мог придумать так, чтобы было понятно…

- Лорд придумал?

- Не-а, - насупившись, Хулиганство в свою очередь внимательно рассматривал Эр.

- Что смотришь-то?

- Смотрю… - он вдруг повеселел как будто.

- У тебя повязка, - указал на ладонь. И прищурился хитро. Ведь знает. Волчонок.

- Поранилась я.

- Ну конечно. Ага. А я вчера гулял в Лабиринте.

Хулиганство хихикнул озорно, но потом вдруг как-то сразу погрустнел. Словно ждал от Эретри обидного, словно это она сейчас над ним смеялась. А может быть, никакого ожидания и не было в его глазах. Может быть, по-прежнему в них плясала искорка-хитринка, крошечная, как слеза. Может быть. Только Эретри не видела. Не могла. Она вообще теперь избегала смотреть в глаза, и не только в глаза отражения. Мнительной стала, трусливой донельзя. Ветер молчал. Тишина неловко застыла, заледенела в глубине. «Этот сон никогда не кончится». Эретри поднялась снова: что толку сидеть тут без пользы? По крайней мере, можно осмотреть окрестности этого сна.

И она не спеша подошла к двери. Прислушалась.

Или?

Во сне ты волен идти, куда заблагорассудится, конечно. Но что, если дверь заперта? Вдруг – здесь тюрьма? Эретри уже не знала, что делать и во что верить в этом случае.

Хулиганство, сложив на груди руки, наблюдал за ней и, кажется, неслышно посмеивался про себя.

- Отражение, - не оборачиваясь, сказала ему Эр, - Пойдешь со мной?

- Боишься?

- Боюсь.

Хулиганство приблизился тихо и коснулся её руки.

- Я тоже, - и Эретри не услышала в голосе насмешки.

- Но вдвоем идти не страшно, - добавил серьезно, как умеют только дети, - Ты же это знаешь, Эри?

- Конечно, - она улыбнулась. И легко толкнула дверь. Которая оказалась незапертой, и которая заскрипела громко, открывая тёмный коридор, освещаемый огнем от настенных факелов.

И они шагнули в этот коридор, отражение и человек.

Пишет Рита. 12.02.08

- Зачем? – от понимания того, что произошло, словно железными тисками сжало голову. «В свободе и в рабстве..» Дьявольски жестокий выбор. Невозможный.

Он на удивление быстро взял себя в руки.

- Все будет хорошо, - Гато и сам не верил своим словам. Но Сильвии сейчас было слишком тяжело, чтоб слышать его мысли. «Лучше бы я умер, чем выбирать между разлукой с тобой и рабством». Вместо этого он сказал:

- Я не отдам тебя ему.

От звука его голоса у Сильвии сжалось сердце – столько было вложено в эти несколько слов решимости, желания продолжать борьбу, в то время как для нее все было уже решено. Она произнесла вслух:

- Не волнуйся, все будет хорошо. В конце концов, я ведь жива, я существую, а значит когда-нибудь мы увидимся. Возможно, будем видеться очень часто, а может быть наша жизнь почти не изменится. На все воля Хаоса.

Она не верила в то, что говорила, однако голос её звучал уверенно, каждое слово несло в себе именно тот смысл, который Сильвия хотела донести до Кристобаля.

- Неужели ты не знаешь? – Гато грустно посмотрел на жену. – «В свободе и в рабстве..» до конца вместе. Или не вместе. Это значит, что либо я тоже должен стать его рабом. Или расстаться с тобой навсегда.

Сильвии не надо было напоминать об этом. Она прекрасно помнила слова клятвы, произнесенной при их бракосочетании.

- Я знала, на что шла, и я сделала свой выбор. Ты самое дорогое, что у меня есть, ради тебя я готова на все. Ведь самое ценное, что у нас есть – это наша жизнь и жизнь наших родных. Я не имела право отнимать её у тебя. – Сильвия посмотрела на печать Лорда на руке. Гато покачал головой. «Это не жизнь». Но вслух не сказал.

- Самое ценное, что у нас есть – наша честь. И даже рабство не в силах ее отнять. Принеси мне зеркало.

Его темно-карие глаза, казалось, помутнели. Словно заволокло их сырым туманом перед грозой. «В конце концов, я уже умер», - пронеслось в голове.

Сильвия не исполнила его просьбы, она лишь неподвижно сидела напротив него. Нет, не в её это было власти – собственноручно передать Кристобаля в рабство Хаоса. Не к этому она стремилась, но в противном случае они расстались бы навсегда... Какой-то один вариант из двух невозможных, и от этого выбора зависит дальнейшая жизнь. - Я не могу, извини... Это слишком тяжело.

Он хотел возразить ей, доказать, и уже заготовил какую-то длинную тираду. Но не успел сказать ни слова – в комнату зашла баронесса. Рите пришлось сделать над собой усилие, чтобы сразу же не броситься на шею Гато. Так рада она была внезапному исцелению, даже привычный скепсис уступил место вере в чудо. Ну пусть хоть раз, один раз, именно сейчас. Она нервно рассмеялась.

- Как это возможно? Врач ведь говорил.. Нет, мрак с ним, с врачом. Когда это произошло? Кристо, ты такой молодец, что выкарабкался. Действительно, живуч, как кошка..

- Не все так просто. – Гато перевел взгляд на Сильвию. – Непомерно высокой оказалась цена за мою жизнь.

- Что это значит?

Сильвия, не говоря ни слова, показала печать Лорда на руке. Она не хотела этим хвастаться, гордиться. Просто констатировала факт. Ей казалось, что в комнате повисла тяжелая, угнетающая тишина, которая вот-вот раздавит её своей тяжестью. Надо было что-то делать, разорвать этот замкнутый круг. Наконец, собравшись с мыслями, она произнесла:

- Кристобаль, ты свободный человек, у тебя есть выбор – и ты сам вправе выбирать свою судьбу. Я не могу быть для тебя помехой. Она говорила на одном дыхании, чтобы Гато не перебил её. Втайне Сильвия надеялась, что присутствие баронессы повлияет на решение Кристобаля, и поэтому произнесла эти слова при ней.

У Риты не хватило сил на гнев – только на горькую усмешку. Конечно, чудес не бывает. Как затылком чувствуют взгляд, она вспомнила про зеркало на стене за спиной. Но не оглянулась.

- Я бы хотела поговорить с тобой, Кристо. Ты сможешь идти? Сильвия, мы ненадолго оставим Вас..

- Конечно, я не буду вам мешать. – Сильвия решила сама выйти из комнаты, чтобы лишний раз не тревожить Кристобаля. Выходя, она бросила взгляд на огромное зеркало, висевшее на стене, и собственное отражение ей показалось жалким и измученным.

Понадобилось несколько минут и с полсотни шагов – от стены к стене и обратно – чтоб начать говорить. А не кричать.

- Давай по порядку, - Рита произносила слова отвернувшись, потому что Кристобаль переодевался из пропитанной кровью рубахи в свою обычную одежду «хоть сейчас в поход, хоть на север, хоть на юг». – Кто была эта женщина? Кто желал твоей смерти?

- Я не могу рассказывать об этом. Могу только заверить, что это касается только меня. Ни Вам, ни Монти, ни Саймону – никому из наших ничего не угрожает.

- Гато, тебя пытались убить. Пытались убить моего человека. Видишь, я не могу остаться в стороне. Иначе меня посчитают слабой, неспособной найти и наказать врага, и цена жизни моих людей будет меньше никса. Так кто это был?

Рита оглянулась. Гато сидел на кровати, обхватив голову руками. Она ни разу не видела его в отчаянии, а сейчас.. Он поднял на нее взгляд:

- Какая разница? Скоро я стану рабом того, на чью собственность никому не придет в голову покуситься. Лучше бы я умер, - он первый раз произнес это вслух.

- Всегда успеешь.

- Я не думал, что любовь делает настолько несвободным. Теперь я не могу – я не один. Если лишу себя жизни, окажется, что ее жертва была напрасной.

- Знаешь, есть такая легенда об оборотне-лошадке. Днем это человек, ночью – конь. Он накидывается на прохожих, поедает их внутренности, и когда доходит до мозга, узнает все их секреты. Кто украл полмешка овса, чья жена кому изменяет, кто мельницу поджег. И смеется. Смеется жалким человеческим секретам. Вот и он наверно так. Баронесса распахнула окно, чуть не разбив стекло. Ей внезапно стало душно и отвратительно ясно в голове. Нервно кусая губы, она снова и снова измеряла шагами комнату. В памяти проносились образы: узор печати на платье Эретри Алкарин, которая через пару минут отравит человека по приказу Лорда. Анастасиус, подставляющий руку с клеймом пламени. Ксанф на коленях. Клятва умирающей Никты.

- Ты сможешь быть его рабом?

- Нет. Никогда. Но я буду пытаться. До самой своей смерти буду. Рита покачала головой.

- Пошли.

В кабинете, куда она привела Гато, баронесса быстро – даже не знала, то это на самом деле так быстро – написала пару бумаг. А в голове все вертелись строчки одного запрещенного нерденского поэта. «Выстрел. Я проснулся в начале шестого. Я наблюдал охоту на единорогов. Но я оставался при этом спокойным. Я много читал о повадках этих животных..» Росчерк пера. Equis. «..Никто не сможет поставить их в упряжь. Никто не сможет смирить их стрелою. Их копыта не оставляют следа..»

- Держи, это дарственная на земли у реки Лютэй и на табуны.

- Но это же больше половины!

- Именно. Назавтра, если все получится, бери Сильвию, и уезжайте из этого города. И больше сюда не возвращайтесь. Ты поймешь, получилось ли. Увидишь..

- Это невозможно, - он протянул бумаги обратно.

- Ты просто не знаешь. Годы моего счастья были оплачены кровью. У меня есть долг – нет, не перед тобой – перед собой. Все, иди. Я не хочу, чтобы ты видел меня, когда.. если.. Иди же!

Когда дверь за Гато закрылась, она подошла к зеркалу. «Так спасибо, Мастер – ворота отныне открыты. Я не смогу поднять руки для удара..» Посмотрела в последний раз на себя, прежнюю. «..Но возьми меня в пламя и выжги пустую породу. И оставь серебро для того, чтобы ночь стала чистой. И сегодня ночью мой город лежит прозрачный. Еще не соединенный мостами. И в пригоршне снега, еще не заметно для глаз, мерцает отблеск движущейся звезды».

- Вот и все.. – приложила ладонь к зеркальной поверхности. – Милорд, Вам еще не надоели эти шахматы? Давайте завершим партию. Отпустите Сильвию Рейес и возьмите мою свободу взамен. И я поклянусь Вам в верности. До самой своей смерти.

Пишет Никта. 11.03.08

Несмотря на профессиональную осторожность и постоянную решимость встретить достойно любую опасность в любой момент, она оказалась не совсем готова к тому, что произошло.

Откуда-то из поднебесья камнем ей на плечо упала птица. Черная, с золотым хохолком на голове. Мощные когти разорвали сукно мундира, вспороли плоть, вцепились мертвой хваткой в кость.

Никта не застонала, а даже зарычала от неожиданности и боли. Она упала на колени прямо посреди улицы. Прохожие шарахались в стороны, от огромной черной птицы, яростно бьющей крыльями и хрипло клокочущей «кьерк-кьерк-кьерк».

Никта схватила орла за шею и угрожающе прошипела:

«Отпусти меня! Слышишь?! Или сверну тебе шею».

Орел замолчал удивленно. И ослабил хватку. А руку девушки обожгло черным ядом.

Никта, ругаясь зло, сбросила птицу с себя и быстро начала вытирать ладонь от жгучего яда о мундир.

Орел неуклюже подковылял к Никте и внимательно посмотрел на неё, склонив голову набок.

«Посредник, значит, - Никта скривилась, - даже здесь не удержался, чтобы не подранить, - она осмотрела осторожно рану на плече, - тебе теперь имя дать надо. Так ведь?»

«Кьерк!» - ответил орел.

«Хорошо, - Никта задумалась на секунду, - буду звать тебя Сэт».

«Кьерк», - ответил глубокомысленно орел.

Никта подняла руку с кожаным чехлом на культе: «Ко мне, Сэт!» Орел, тяжело взмахнув крыльями, взлетел и послушно опустился на руку црушницы. Никта поморщилась: «Надо что-то придумать. Все равно больно. И тяжелый ты, Сэт».

У одного из уличных зеркал стояло новое никтино отражение – Безволие. Приближаться к хозяйке она не торопилась, опасливо косясь на посредника.

Никта проследила её злой взгляд и увидела свое собственное отражение в блестящем глазе посредника.

«Интересно, а бывшие отражения ты тоже убивать можешь?» – спросила она птицу.

«Кьерк», - философски заметил Сэт.

Пишет Эретри. 12.03.08

Вверх по лестнице или вниз? Темный провал, лепестково дрожащие тени. Там почему-то совсем не было огня. Только те ступени, что вели отсюда вверх, освещались неровным пламенем факелов, и это странным казалось, нарочным.

Но нет, наверху вряд ли можно найти выход, да и огонь слишком заманчив... С другой стороны, спускаясь, скорее сломаешь себе шею и пропадешь в темноте, чем доберешься хотя бы до следующего этажа… А вдруг всё-таки глаза обманулись, и есть на самом деле свет там, внизу? Хотя бы слабый огонёк, хотя бы пятнышко… Эретри снова повернулась к перилам, когда её окликнул чей-то тихий голос.

У ступеней, ведущих вверх, она увидела её, Совесть. Она была босая – потому и шла так бесшумно следом. Эретри не могла посмотреть на её лицо, ведь зареклась уже. Вместо этого не могла оторвать взгляд от фарфоровой чашки в руках отражения. Там была вода, и Совесть беспрестанно смачивала в ней тонкие, почти прозрачные пальцы.

- Здравствуй, Эри, - вроде бы негромко сказала она. Но Эр почувствовала: её слова заглушают сердцебиение, словно исчезнуть его заставляют. – Прости, но руки тебе не подам. И лучше будет, если вообще не стану с тобой говорить.

- Ты что… Ты разве меня боишься?

- О, нет, конечно, нет, - чашка полуразмыто качнулась, застыла, - Просто не люблю.

«Ну надо же» - мелькнула мысль. «Вот так новости, да»…

- ЗдорОво, Совесть, - откуда-то из темноты выпрыгнул Хулиганство, - Что, бедняга, опять пальцы немеют? Изголодалась вся?

Он встал чуть поодаль, нахально сложив на груди руки. С нетерпимым презрением, даже с брезгливостью косился на это новое отражение.

- Плюнь на неё. Эй, Эри, слышишь? Она сама никогда не верит той ерунде, что говорит. Плюнь, да пошли уже. Но только вот, эй, знаешь ли какое дело… Не позволяй этой дурынде идти впереди себя. Пхай её в сторону, если вздумает!..

- Тише, - и Хулиганство вдруг замер, прислушиваясь то ли к Совести, то ли к себе, - Я и так не собираюсь вести вас. Мне и положено быть далеко позади…

Так, хватит. Слушать перепалку отражений… Неужели старое время, старые сны опять возвращаются? Хватит.

Решительно Эр шагнула на первую ступень. И стала подниматься. Вслед за Хулиганством, который уже обогнал её и убежал вперед, смеясь и громко топая…

…Ступень за ступенью, лестница, гул. Никогда, наверное, не кончится. И вялая, тягучая усталость, голод без конца отражали, повторяли эту мысль.

Тишина позади стала уже невыносимой. Ну не может так идти никто, не может. Даже отражение, даже Совесть…

Эретри не выдержала, остановилась. И чуть не вскрикнула, обернувшись. Оказывается, всё то время, пока она поднималась, за ней следовал мрак. Не различить было потухших факелов, весь обратный путь утонул в непроницаемо-черном.

- Зачем?.. – только и могла прошептать Эр, совсем не ожидая ответа.

- Это я спрошу: почему? Почему ты остановилась? Разве не ты решила не видеть меня?

Всё так же бесшумно отражение выплыло из темноты, не спеша подошло к одному из ещё горящих факелов. Окунуло пальцы в воду. И потянулось к пламени…

- Стой, - Эретри знала, что ничего уже нельзя изменить, но повторяла и повторяла, словно в бреду:

- Зачем…

- Лучше отвернись, - заботливо посоветовала Совесть.

Огонь ёжился жалобно, сторонясь её руки. Выскальзывал из-под пальцев, вжимался в стену. Но убежать не мог. Она схватила его, как хватают за горло, сжала так, что он болезненно громко загудел, зашелестел, закричал, рассыпаясь искрами.

Эретри, не выдержав, закрыла уши ладонями, но всё равно слышала, не могла не слышать.

Через миг всё было кончено. Совесть вырвала огонь из факела с корнем и босыми ногами его растоптала в пыль. После спокойно сполоснула в воде руки.

У Эретри кружилась голова. Отвернувшись, она, слепая, долго искала следующую ступень.

…Лестница разлилась в новый этаж, а этаж перетек так же плавно в широкий дверной проем. Хулиганство куда-то пропал, и Эретри пришлось идти одной. Прислушиваться, дышать одной. Замирать от каждого шороха. И молчать изумленно, увидев…

Зал. Огромный, беззвучный, пустой.

Он океаново молчал, и только нехотя повторял шаги – время от времени, без интереса. И океановой волной нависал над огромным пространством темный потолок, застывшая пена. Сразу, как от солёной воды, защипало в носу и в горле, уши заволокло едкой глухотой. Эретри почувствовала, что ещё немного – и она захлебнётся без воды; вернее, умрёт от ожидания воды, от её недостатка при полной иллюзии присутствия.

Однако мало-помалу это ощущение уходило, уступая место обычному колючему страху.

…Потолок высокий и стены обвивал темно-ржавый угловатый узор. Настолько острыми были эти углы, что Эретри сначала увидела множество скрещенных мечей, ножей и шпаг и, только внимательнее приглядевшись, поняла обман. На самом деле узор изображал причудливое сплетение цветов, страшных, мертвых, железных цветов. Лишь издалека усталый человек мог принять их за оружие.

В самом центре зала стоял небольшой круглый стол, два стула – один напротив другого. Приблизившись, Эр увидела на столе шахматы. От их присутствия зал вдруг представился вовсе не таким огромным, стены словно придвинулись ближе. Девушка обошла стол, внимательно разглядывая.

Когда-то Кай пытался научить её этой игре. Но в памяти от уроков остались лишь названия фигур, а правила забылись, будто и не запоминались никогда.

Да и вообще, она никогда такую игру не понимала. Что-то в ней казалось неправильным, обманным. Небрежным. Словно люди за доской повторяли то, что было сделано уже давным-давно другими людьми и в иные времена. Игроки передвигают фигуры точно следуя какому-то условному знаку из прошлого, и при этом часто напускают на себя такой важный вид, точно они спасают целое королевство… или даже мир. Врут, одним словом.

Но всё же эти шахматы в этом зале… Их-то уж точно можно было назвать настоящим недоразумением. На доске клеток – нет, сплошь черная. Фигуры по обе стороны - белые. Ослепительно и безукоризненно белые. Эретри присела на стул, потянулась к одной из пешек… и вдруг заметила, что отражается в спинке соседнего стула. Быстро схватила пешку, будто спасая её от стекла, зажала в кулаке. И лишь потом встретилась глазами с собственным отражением. Незнакомым показалось ей это лицо, чужим. Так вот с кем следовало играть?.. С собою? Вряд ли. Она взглянула на пешку. Интересно, у пешки было лицо. Грубо нарисованное, уродливое, искаженное от злобы лицо. Поморщившись, Эр поставила её на прежнее место… Нет, и так не пойдет. Физиономия пешки теперь отражалась в зеркальной спинке и ещё лучше была заметна… Да брось. Не в шахматы же ты играть сюда пришла. Но как-то легче вдруг стало здесь дышать. Привычней, уютней что ли… Совсем не хотелось уходить.

Пишет Анастасиус. 12.03.08 Совместно с Ритой

Анастасиус с лёгкостью прочитал на лице бургомистра гнев не только на Властелина, но и на него самого. Советник отнёсся к этому совершенно спокойно, возможно, даже с сочувствием к женскому негодованию. Было ясно, что послание он принёс не из приятных, но это было всего лишь задачей, требующей выполнения...

- К сожалению, я не выбираю письма, которые должен передать. И на Вашем месте я бы воздержался от замечаний.

Потом он участливо спросил: "Я могу Вам чем-то помочь? Не как Его Советник, а как Ваш знакомый".

Рита покачала головой. Нет, не пришло ее время стать марионеткой. При слове «советник» чуть вздрогнула, вспомнив того, в пенсне.

- Спасибо, Анастасиус, - в ее словах сквозило «спасибо, нет». – здесь вряд ли в чьей-то власти помочь. Однако мне передавали, что Вы хотели видеть меня. Это касается Монти? Или нашей задумки по поводу гостей столицы?

Баронесса смотрела даже не на Таса, а как бы сквозь него, грустно улыбаясь собственным мыслям. Словно пассажир, опоздавший на корабль или дилижанс, и смирившийся с этим. Однако ни слова из сказанного не пропускала.

- Да, я хотел бы попросить Вас поговорить с Монти. Серьёзно поговорить. Мне безумно нравится этот мальчик, но он слишком ... даже не знаю как точнее сказать. Дерзок, вспыльчив.. играет по слишком взрослым правилам. Да, честь рода всего дороже. Но мне как директору центра для детей дороже сохранение их жизней. Для дуэлей на крышах они ещё не доросли. И я видимо не умею разговаривать с уважаемым герцогом, мы друг друга не понимаем.. Хотя хотел бы, чтобы он меня тоже понимал.

- Мне рассказали, что он натворил. И Монти был наказан. На него это, правда, почти не действует, - усмехнулась Рита. - Я думаю, гораздо лучше на него повлияет личный пример человека, за которым он мог бы тянуться. Ему ведь совсем небезразлично Ваше мнение.

- Да, я бы хотел верить, что моё мнение для него важно, но он как будто не слышит меня. Верней, он услышал, но воспринял не так как мне хотелось бы. Я поздно понял, что с ним надо быть аккуратным в формулировках. Что именно Вы имеете в виду под личным примером?

- Мне казалось, Монти мог равняться на Вас, сверять свои поступки, тянуться за Вашими добродетелями. Не знаю, слишком мало времени прошло, наверное. Он скоро уедет в поместье. И не будет более возмутителем спокойствия в детском центре.

Тас всполошился.

- Рита, поймите, я не хочу устранять его как будто он какой-то деструктивный элемент в отлажено работающем механизме. Но я не могу подыскать к нему правильный ключ, чтобы мои слова не шли во вред. Вы правы, слишком мало времени прошло. Но он всего лишь один из многих учеников, я не могу уделять больше внимания кому-то одному. Но произошёл такой инцидент, что мы не можем просто замять его. Что Монти вынес из этого? Что ему просто не дали закончить дуэль? Этот максимализм меня убивает. Неужели Вы хотите забрать его из Центра?

- К чему оправдания? Я считаю, что Вы хороший директор, иначе Монти не появился бы на пороге центра. – баронесса мельком взглянула в зеркало, потом на часы. – Я забираю его не из-за хм.. дуэли. Здесь сыграли роль иные обстоятельства. Возможно, он захочет Вам писать. На амалийском.

Она улыбнулась по-доброму, но уже из этой улыбки можно было понять, что встреча окончена.

- Мне пора, Анастасиус. Прошу прощения, но время не ждет.

Это были не оправдания, - усмехнувшись, произнёс Тас. - Что ж, я буду рад, если этот мальчик захочет писать мне. До свидания, бургомистр.

Зеркало запечатлело его быстрый поклон баронессе, и Анастасиус был таков.

Разговор оставил странное ощущение. Анастасиус исполнил (в кои-то веки) простую просьбу Хаоса, передал письмо и вот, коснулся чужой проблемы. Рита была крайне взволнована. На протяжении всей беседы он чувствовал напряжение. Странно, раньше он не думал о том, как баронесса относится к его положению. В общем-то его это мало беспокоило. Но бывают моменты, когда внезапно осознаёшь, что другие люди о тебе уже давно составили какое-то мнение, о котором ты, может, никогда и не узнаешь.

Интересно, будет ли Монти на самом деле писать. И долго ли Тас не увидит ещё этого маленького рыцаря…

В эту секунду в воображении проскользнула сцена. Белокурый мальчик сидит с игрушками на полу. Тас вздрогнул. Это был он в детстве? Или его будущий сын…

Он улыбнулся своему видению и устроился с трубкой в кресле.

В Хоумтисе была одно время популярной такая песня.

Мечта была прозрачно-чистой,

нежной и хрупкой,

Хрустально-звонкой и ломкой,

как стекло.

Мужчина в кресле тихонько

посапывал трубкой, -

Сквозь табачные кольца

время текло.

Анастасиус крутил задумчиво в руках свою изысканную, отделанную серебром бриаровую трубку. У его отца всегда была при себе пухленькая самокрутка из пахнущего черносливом, ароматного табака. Он курил после обеда в саду и любил повторять, что «Много сигар бывает только, когда куришь две одновременно». Маленькому Тасу было интересно наблюдать за этим каждодневным ритуалом. Прежде чем высечь огонь, отец подносил сигару к уху, чтобы проверить, не слишком ли она шуршит, не слишком ли суха. Он затягивался раз в минуту, задерживал на несколько секунд дым во рту, как будто смаковал его, затем выпускал. Всё проделывал плавно, степенно, даже с мягкой нежностью.

Оно спешило,

на бегу роняя минутки, -

Вперед,

только вперед,

неумолимо вперед.

Мужчина в кресле курит трубку

четвертые сутки,

Но вот решение принято:

сейчас он уйдет.

Анастасиус так и не закурил. Пребывая всё в той же апатичной задумчивости, он высыпал табак на старый отчёт, одиноко лежавший на столе, и катал щепотки табака подушечками пальцев. На ладони остался специфический запах.

Уйдет - и выветрится память,

как запах дыма...

Уйдет - и выпрямится вмятина в кресле...

Уйдет - неотвратимо и необратимо...

Уйдет - не оставив даже надежды

на "если"...

Будь Оливия с ним рядом, она бы заглушила эти отрывочные воспоминания, она бы перебила терпкий запах табака ароматом своих нежных, весенних духов. Тас готов был бежать к ней, возвращать её, умолять, обнимать её колени, но что-то держало его в кресле. Зачем бежать? Поддаваться секундному порыву? А когда он снова остынет, она снова уйдёт и не простит. Она обижается, потому что всё чувствует.

Когда Лив готовила кофе, она всегда отхлёбывала глоток перед тем как отдать ему чашку, чтобы убедиться, что он вкусный. Когда Тас говорил, что ему нравится её заколка в волосах, она могла носить её потом неделю. А однажды она сказала, что Тас по-особенному произносит её имя. И она чувствовала, что её имя находится в безопасности, когда срывалось с губ любимого.

«Когда ты любишь, твои ресницы всё время взлетают и опускаются, милая, вверх и вниз».

Было много хорошего и тёплого. Но куда же оно пропадает?

Открывшая дверь Марта сказала, что Лив уехала сегодня утром из Эйзоптроса. На днях она получила письмо от тёти.

Пишет Сильвия. 12.03.08

Совместно с Ритой

- Нет, нет, все в порядке, - потом оправдывался он, выпроваживая слуг. - Сильвия позовет вас, если что..

Чувствовал на себе ее взгляд, сам старался не смотреть. "Не поняла, моя милая. Как же хорошо, что не поняла". И привыкал к тому, что свобода - понятие иллюзорное. Даже свобода умереть не по Его воле. "Что-то случилось, - думала Сильвия. - Просто он не хочет меня тревожить."

Она продолжала наблюдать за мужем, ловя каждое его движение, каждый мимолетный взгляд. События последних двадцати четырех часов никак не могли уложиться в голове, и её все больше мучило беспокойство по поводу решения Кристобаля. Неужели оно как-то связано с тем, что случилось утром?

- Скажи, что произошло на самом деле? Я хочу знать правду.

Повисла пауза. Гато понимал, что ему стоит придумать какую-нибудь успокаивающую историю для жены.

- Видимо, это последствия раны. Не волнуйся, мне гораздо лучше сейчас.

- Тогда тебе нужно прилечь, - с беспокойством глядя на него, посоветовала Сильвия.

- Меня ждут в ратуше.

- Но ведь тебе нехорошо! - попыталась возразить Сильвия.

- Мне замечательно. - "Пока ты еще рядом". Гато притянул ее к себе. "И пока он не начал играть нами, как куклами".

Из магистрата он вернулся молчаливый и какой-то уж слишком спокойный. Попросил не ждать с обедом, закрылся в кабинете баронессы. Среди ритиных бумаг лежал томик стихов. Гато полистал его в рассеянности, потом отбросил - сколько можно тянуть?

- Я очень надеюсь, милорд, что буду услышан. - первый раз Кристобаль не смотрелся в зеркало, а обращался к нему. - Обменяйте клеймо на руке Сильвии на клеймо на моей руке. Отпустите ее, прошу Вас.

На последней фразе чуть дрогнул голос. Ему очень сложно просить верлонта о чем-либо. Особенно об этом.

Зеркало молчало.

- Молчание - знак согласия?

И на этот вопрос он ответ не получил. Зеркало равнодушно отражало его. И ничего больше.

Когда он понял, что Лорд не позволит ему ничего, кроме полной сдачи, без отсрочек, враз и навек.. Он постоял неподвижно минуту.

Серебряные нити ловили каждое движение, и даже резкий рывок к зеркалу, через эти полметра, был бы слишком медленным и бесполезным.

- Хорошо, - произнес он, - хорошо.. Раз такова Ваша хм.. воля.. Я клянусь Вам в верности. До самой своей смерти. И он в истерике расхохотался.

Сильвия не стала тревожить Кристобаля, думая, что он занимается своими делами, но внутренняя тревога не давала ей успокоиться. Время от времени к ней приходили отражения - одни пытались утешить, другие развеселить, и все они возвращались обратно в ту часть дома, где им было отведено место. Сильвия же продолжала мерить шагами комнату и часто смотрела в зеркала, как будто надеясь найти в них ответы на свои вопросы.

Пишет Ксанф. 12.03.08

По всей видимости корабль вышел из порта ночью. Ксанф понял это на следующее утро еще лежа в постели и не открывая глаз – мягкая качка была почти незаметна, но с непривычки хорошо ощущалась. Одевшись и умывшись за несколько минут он поднялся наверх. Было пасмурно. После завтрака юноша обследовал доступную ему территорию: в каютах внизу он обнаружил несколько книг о деталях строительства и ремонта судов, несколько атласов и тетради с записями; в одной из них были списки денежных знаков разных городов – Ксанфу это показалось интересным. Там же было множество всяких типичных «морских» карт, в которых врач ничего не мог разобрать, интересные старые часы в виде подзорной трубы, маленькие фигурки персонажей из детских эйзоптросских и аквилонских сказок и много другого хлама, толку от которого, по мнению юноши, не было.

В течение нескольких последующих дней Ксанф привыкал к новому образу жизни. На корабле за это время не приключилось ни одного происшествия, все шло, казалось, по давно изученной схеме, когда каждый знает свое дело и не лезет в чужое. Ксанф свое дело знал, но поскольку времени это дело у него практически не занимало, он занимался исследовательской деятельностью – благо условия позволяли. Ему выделили небольшую комнатку, где он спал и проводил свои опыты. О термометрах, колбах, реактивах и планшетах он позаботился заранее. Сперва дело застопорилось на расчетах – явно не хватало теоретического подкрепления, но вскоре все пошло на лад.

Юноша старался не забивать голову мыслями о цели поездки и о возможных последствиях. А вот не думать о жене как-то не получалось: он сильно волновался о Даре, но успокаивал себя мечтами о то, как он вернется и об ее чуть укоризненной улыбке - мол, что переживал, со мной же все в порядке. В эти минуту он вспоминал милое лицо до каждой черточки и каждого изгиба.

Ел Ксанф с матросами, много общался и даже пристрастился к курению – это успокаивало нервы. Старый моряк подарил ему целую коробку табаку, и теперь пальцы юноши уже за считанные секунды могли скрутить папироску. Приходилось много времени проводить на кухне – еду здесь готовили из неизвестных Ксанфу продуктов, явно вызывающих подозрение. Но ко всему юноша вскоре привыкнул.

Много хлопот доставляли отражения, особенно новое, когда трижды в день, забравшись с ногами на кровать, громко чавкало, похрюкивая от удовольствия, а оставшееся время храпело на том же месте. Моряки, кажется, даже не подозревали о его существовании. Зеркал на корабле на удивление было мало – в комнате висело только одно, круглое, давно не чищенное. Ксанфу пришлось его долго протирать прежде чем побриться.

С капитаном молодой человек практически не виделся да и не интересовался где он. Информации планах на будущее не поступало, от матросов юноша как ни пытался, ничего не добился. Оставалось только ждать.

Пишет Алдара. 12.03.08

Солнце отмахивалось от облаков, щурясь с тоской и чуть-чуть - с ленцой. Голуби плакали с хрипотцой, в пение дня заплетая муть. Горечь арахисовая - не вздохнуть, хватит молчать, но и плакать нет сил. Ветер, на сердце чертивший путь, где ты все утро ее носил, мысли сбивал ей в тугой комок? Звали - не звали - не обессудь: город не сам собирал оброк. Хватит.

Боль выплескивалась из нее снова и снова и неизбежно отражалась от стен, врастая в сжатые ладони, в закрытые глаза, в красные пятна на щеках. Стоило разжать пальцы, пощупать воздух перед собой - рука не находила опоры, промахивалась мимо кирпичной основательности дома.

Утро постепенно возвращалось к ней - только после того, как оно закончилось и спряталось за жаром. Если подумать, впрочем, жар был все же у нее, а день был по-весеннему прохладный. Не мог не быть.

Она шла по улице, зная, что должна найти кого-нибудь. Какого-нибудь бригадира, что смешно. Бургомистра, что еще смешнее. Уже тогда было жарко. Она шла - с такой же тоской на лице, как Собранность. Собранности с ней, кажется, тогда не было: он остался в больнице. В больнице ли?

Алдара встала и, пошатнувшись, снова села на пол. Попробовала протянуть дрожащую руку к табуретке, на которой стояла кружка с холодной водой. Нет, с уже теплой водой. Вода не могла не нагреться. Воды принес именно Собранность. Он хотел полить цветы.

На одной из улиц она остановилась и начала что-то кричать зеркалу на стене. К ней никто не решился подойти. Форма Цеха, разумеется. Хоть что-то ясное и определенное.

Она помнила, что кричала, но говорила себе, что не помнит. Она почти убедила себя в этом. Это проще, чем убедить себя в том, что не дрожат руки.

Внутри ее резало на части, но только внутри - снаружи все было по-прежнему, кроме красных пятен на щеках. Снаружи что-то меняло только клеймо. Интересно, эти части, которые внутри, оставили так, как они есть, или что-то поменяли местами?

Теперь осталась только тягучее ощущение слез, которыми она плакала внутрь. Лекарства принимают внутрь. И наружно, но другие лекарства, не эти.

Она все-таки встала, взяла с табуретки кружку и вылила воду в горшочек с подаренными когда-то Ксанфом цветами. Если бы здесь был Ксанф. Он бы знал, что делать. Он бы помог узнать ей, что делать, если бы не знал сам.

Она не знала, что решать - так больно. Что вообще бывает так больно. Наверное, так было, когда не стало мамы. Алдара уже не помнила. Она ударила рукой по стене, чтобы сухой соленый остаток этой боли внутри вытеснила боль физическая. Ударила снова, ничего не ощущая. Снова.

Закрыла глаза. Ксанф смотрел на нее укоризненно, взлохмаченный немного, удивленный. Не одна.

Ладонь наконец-то свело.

- Я не могу так, не могу так, понимаешь, - шептала она тихо-тихо, глядя в теплые и близкие глаза. - Я не знаю, что я должна сделать, я знаю только то, чего от меня хотят. Зачем так получается? Я не могу, пойми - да что я, ты ведь точно поймешь. А они все - они все тоже поймут, те из них, кто сможет понимать? А она хорошая, она правильно делает, она не может не делать правильно, и если бы не она, и меня бы не было, и тебя бы у меня не было, правда? Скажи, именно так сходят с ума? Как я бы хотела, чтобы ничего этого не было, чтобы это был дурной сон, а я проснулась в этой таверне, и чтобы ты там был по-прежнему, хотя ты уже уехал. Хотя это же все сон. Пожалуйста, скажи мне, что это сон… - она заплакала все так же тихо, без надрыва, без стонов, на все это у нее уже не было сил, и слезы размыли лицо Ксанфа, и только глаза долго не растворялись, не исчезали, как будто они были настоящие - единственное настоящее в этом дне. Глаза исчезли вместе со слезами, и тогда Алдара взяла маленькое зеркальце. Она не узнала себя в отражении. - Я не могу выполнить ваш приказ.

Город не сам собирал оброк.

Пишет Хаос Мира Зеркал. 25.03.08

Сильвия, Рита, Никта, Эретри

Сильвия

УТЕШЕНИЕ меняется на ОТЧУЖДЕННОСТЬ

Отчужденность

Сторонится всех и вся, жмется к стенам. Едва ли не по-волчьи скалится. Подросток. Задирой быть не стремится, но благодаря своей нелюдимости таковым становится. Упреки и ругань слушает с равнодушием, презрительно усмехаясь.

Рита

ОПТИМИЗМ меняется на БЕЗЗАЩИТНОСТЬ

Беззащитность

Совсем ребенок, девочка трехлетняя. Говорить ещё толком не умеет, лепечет только. На плечи накинута рыболовная сеть – вся её одежда. Отражение это кажется фарфорово хрупким, воздушным. И не зря. Стоит лишь небрежно коснуться маленькой руки – страшные синяки появляются. Но, в отличие от ран Нежности, эти очень быстро заживают.

***

На зеркале возник абрис раскрытой ладони. Кристобаль принял приглашение. Подошел и положил свою ладонь на прохладную стеклянную поверхность.

Боли не было. Ничего не было. Никакого ощущения. Он подождал ещё немного. Ничего не произошло.

Но когда он посмотрел на ладонь, на ней красовалось клеймо раба. И мир погрузился во мрак.

***

В комнате воцарилась мертвая тишина. Сильвия остановилась. Медленно обернулась к зеркалу. На поверхности которого было начертано быстрым нервным почерком:

«Поздравляю. Теперь вместе. В свободе и рабстве».

А дальше была темнота и пустота.

***

Эй, красавица!

Краем глаза она уловила летящую серебряную надпись в темном уличном зеркале.

«Не проходи мимо! Только сегодня! Лучшая сделка!

- Кьерк! – пронзительно крикнул Сэт.

Никта остановилась.

- Два раба, - надпись растаяла, и из темноты возникли двое: Сильвия и помощник Эквус. Одетые как жених и невеста. Под ними появилась табличка, которая гласила: «Двое по цене одного. Всего один аргент! Только сегодня! Спешите!»

- Почему один? – нахмурилась Никта. Ситуация сама по себе была настолько абсурдной, что она даже и не пыталась осознать тот факт, что Хаос пытается продать ей живых людей, - в чем подвох?

- Без права перепродать или дать свободу, сладкая. Потому и по половине за каждого. Попытаешься отдать их кому-нибудь, на время за деньги или даром, разорву договор. И они вернутся ко мне.

Никта вновь бросила взгляд на девушку и молодого человека, стоявшего рядом с ней.

И вдруг закричала от ярости. Ударила зло Сэта:

- Убирайся! Пошел вон!!!

Птица, крикнув обиженно, взлетела и исчезла вскоре из вида.

- Что же за гнилой Вы… - Никта остановилась: не человек ведь, - Что же Вы?!!!! – так и не закончила фразу. – Как же можно?!

«Так мы сговорились, красавица?» - выступило кроваво на поверхности зеркала.

Никта сорвала зубами перчатку с руки и хлестнула ею по стеклу: - Ненавижу!!!

«Не существенно, - высветилось на стекле, - последнее предложение. Да или нет?»

Никта вынула из-за пояса аргент и бросила в зеркало. Она явно хотела бросить вдогонку ещё и пару слов, но в последнюю секунду передумала. Зеркало дрогнуло. Словно кто-то рассмеялся за ним.

«Продано! - кляксой брызнули на стекло с обратной стороны кроваво-красные чернила, - И, кстати, когда увидите баронессу Риту Эквус, передайте ей, что если она уедет из Эйзоптроса, Кристобаль Рейес умрёт», - погасло.

И вытолкнуло наружу супругов Рейес. Сбитых с толку, потерянных и дезориентированных. Словно все это время они были без сознания.

Никта подняла перчатку. Огляделась по сторонам. Рявкнула на зевак, что уже столпились у соседнего дома в ожидании жестокого представления.

- Сэт! – ярость уступила место мрачной решимости.

Птица, послушная воле хозяйки, вернулась и заняла привычное уже место на руке девушки.

Никта старалась не смотреть в глаза Сильвии и Кристобаля:

- Идемте, - не приказала. Предложила.

Гато помог жене подняться. При «выходе» из зеркала кто-то словно ступеньку придумал, о которую они оба споткнулись.

- Куда? – с вызовом спросил он. Сильвия почувствовала, что воздух вокруг них стал тяжелее, и нависла угроза опасности. Она попыталась понять мысли Кристобаля, но ничего не могла прочитать на его неподвижном лице.

Безусловно, хозяйку орла он узнал.

- Куда скажу, - процедила сквозь зубы Никта.

- Только после ордера, миледи Эрклиг.

- Мне он не нужен, господин Рейес, - усмехнулась зло Никта, - Ваш Хозяин продал вас обоих мне. Так что идемте.

У Гато чуть было не сорвался с языка вопрос, сколько же они стоят – за пару, но в присутствии Сильвии промолчал.

- Это все меняет, - только произнес он и, поддерживая Сильвию под руку, последовал за герцогиней.

Сильвия хотела понять, как он мог так быстро изменить свое отношение к Никте. То он отвечает ей с вызовом, то охотно следует за ней, едва узнав, что они теперь принадлежат Никте. Полный мрак в голове! Ничего не хочется, никого не хочется видеть. Все это надоело, когда это кончится?!

В Ратуше Никта прямиком направилась в сторону кабинета бургомистра. Помощник баронессы попытался остановить её, но Сэт на её плече взмахнул крыльями и закричал так яростно, что тот отшатнулся. Посредник, тем более такой невольно внушал страх и уважение. Никта обратила внимание на то, что птица не только чувствовала её настроение, но и вела себя так, будто разделяла эмоции своей хозяйки. На какую-то долю мгновения она даже почувствовала признательность к Сэту. И привязанность?

Никта толкнула дверь и вошла внутрь кабинета стремительно.

***

Они остались одни: им никто не мешал самим все обсудить, подумать, что будет дальше.

- И что теперь? - едва слышно спросила Сильвия

- Теперь наша судьба мало от нас зависит. Думаю, скоро узнаем, зачем мы здесь. Магистрат – это очень хорошо. Рита сделает все, что сможет. Только.. – он с тревогой посмотрел на жену, не зная, как та отреагирует на его слова, - теперь нас можно продать. Купить. И если речь пойдет об этом, пообещай мне не принимать близко к сердцу, ладно?

- Конечно, - этот вопрос немного смутил Сильвию. Она всегда полагалась на Кристо, но сейчас ситуация казалась ей безвыходной. Какая-то путаница, целый лабиринт из обещаний, соглашений, договоренностей. Сегодня ты принадлежишь одному, а завтра - другому. Разве так можно жить?

- Разве так можно жить? - повторила она вслух свой мысленный вопрос. - Выбора, увы, нет. Зато могу сказать с уверенностью, любимая, что ты самая красивая невольница в Эйзоптросе.

Хотя бы так Гато удалось заставить Сильвию улыбнуться.

*** Баронесса сидела за рабочим столом. В руках её был документ, который она в который уже раз перечитывала перед тем, как подписать.

- Нам нужно поговорить, - игнорируя все правила вежливости, заявила Никта.

- Что случилось? – Рита поднялась навстречу начцеха, быстрым движением сложив все бумаги в ящик стола.

Согласие и Умиротворение, единственные отражения в кабинете, при виде Сэта постарались спрятаться за баронессу, и Рэйс построжела, теперь она стояла, не отрывая взгляда от орла.

Рита поняла, с чем все это связано.

- Присутствие Вашей птички действительно необходимо? – спросила она.

- Он не тронет, - отмахнулась Никта, - нам надо поговорить!

- Я вся внимание.

Никта обернулась. Кристобаль и Сильвия остались в холле.

Девушка, выругавшись про себя, вышла вновь из комнаты, но вскоре вернулась с Сильвией и Кристобалем.

- Вот об этом.

- Какие у Вас вопросы к ним? – баронесса пыталась держать себя в руках, хотя сказать, что она ошарашена, было бы эвфемизмом.

- У меня к ним? – Никта ощерилась зло, - никаких. Возможно, у Вас к ним есть вопросы? Например, почему Лорд Хаос решил их обоих продать мне по оптовой цене? Кстати, он сказал передать Вам, что если Вы покинете Эйзоптрос, то Кристобаль Рейес жить не будет.

- Кристо.. – все-таки. Мрак. Ну, конечно, а как иначе? Чего она ждала? «Все, надо успокоиться» - как приказ самой себе.

- Спасибо, что передали, герцогиня, – вслух. – Вы не хотите уступить мне этих людей? Я бы предложила хорошую цену. Очень хорошую.

- Если бы я могла их отпустить на свободу, - она сделала паузу, бросив взгляд на Сильвию и Кристобаля, - или продать Вам. Я бы избавила Вас от необходимости просить. Предложила бы сама. Этот разговор чем-то напоминал Сильвии торги на рынке. Примерно, конечно. Один предлагает одно, другой - другое, и оба никак не могут договориться. "Интересно, - думала она, - каково это - ощущать себя вещью, которую продают?" И сама же ответила на этот вопрос: "Неприятно и унизительно".

- Тогда что означали слова о Лорде и оптовой цене? Извините, но я Вас не понимаю.

- Почему он решил продать их МНЕ? И на таких условиях? И что мне с ними делать теперь?

- Никта.. Вы позволите мне так называть Вас?

- Нет, не позволю, баронесса.

- Простите. Миледи Эрклиг, Вы у меня это спрашиваете?? Откуда мне знать, что было между вами?

- Между кем? - процедила сквозь зубы, едва сдерживая ярость Никта, - между мной и Лордом?!

- А разве не он говорил с Вами? – совершенно спокойно переспросила Рита.

- Говорил! – в голосе её была горечь и ненависть одновременно, - с Вами он «говорил» когда-нибудь? Ультиматум, шантаж, приказ, приговор. Но не разговор. Кто я такая, чтобы он мне свои поступки объяснял?!

Рита только пожала плечами. Присутствие орла сразу заставило ее записать Никту в фаворитки. Надо же, ошиблась.

- О каких условиях идет речь?

- По условиям сделки я стала их хозяйкой, но при этом не могу ни перепродать их, ни отпустить на волю.

- Ни сдать в аренду?

Никта усмехнулась:

- А Вы циник, баронесса. Ответьте сначала на мой вопрос. Почему он к ВАМ не обратился с подобным предложением? В конце концов, господин Рейес – Ваш человек. Ведь не мог не обратиться? Не мог не поторговаться с Вами за его свободу.

- Мне просто слишком важен результат. - она невесело вздохнула. - Лорд предложил мне Кристобаля. Конечно же, на неприемлемых условиях. Ему было бы неинтересно сделать иначе. Это все игра для него, неужели Вы не видите? Впрочем, какая разница. для нас это жизнь, и нужно подумать, что будет дальше.

- О каких условиях идет речь? – спросила Никта. Она была согласна с тем, что Хаос не воспринимает всерьез то, что ставками в его игре были человеческие судьбы, но считала, что прежде чем действовать, надо понять правила игры Лорда.

- К сожалению, этого я сказать не могу. Связана словом.

- Узнаю почерк мастера, - усмехнулась понимающе Никта.

- Я была бы очень благодарна, если б Вы смогли сделать жизнь Кристобаля и Сильвии наименее невыносимой. И, в свою очередь, в долгу не останусь. Для меня очень много значит то, что Вы пришли сюда.

Никта рассмеялась:

- Что мне Ваша благодарность, баронесса? Кровь между нами. – поправила на поясе кинжал начцеха, - Что мне жизнь их? Его и её? – кивнула в сторону рабов, - Обуза. На свои вопросы я ответа не получила. Это главное. За сим откланиваюсь.

Она чуть поклонилась, развернулась и, сделав знак рабам следовать за собой, направилась к двери.

- Но и ссориться со мной Вам не советую.

- Или что?! - Никта резко развернулась на каблуках, - Что Вы мне можете сделать?! Что ЕЩЁ Вы мне можете сделать?!

Она замолчала на миг, а потом продолжила медленно и тихо:

- Я была в Бездне. Я разговаривала с собственным Счастьем. Я потеряла часть себя.

Я НИЧЕГО и НИКОГО не боюсь больше, баронесса. Прощайте. И она, жестом поторопив Сильвию и Кристобаля, которые были уже у выхода, покинула кабинет бургомистра, хлопнув дверью напоследок. «Но ты еще жива, девочка. И никому не принадлежишь», - прошептала Рита скорее себе, чем ушедшей собеседнице.

Потом помолчала, плюнула на ковер и произнесла одно слово.

«Остынет».

*** У крыльца главного входа в Ратушу стояла черная карета. Никта остановилась.

На встречу ей вышел капитан Гвардии.

- Добрый день, герцогиня, - чуть поклонился он, - мне приказано доставить Вас в Гранитный корпус.

- Зачем? – уже зная, что на вопрос ответа не последует, спросила Никта.

Так и было. Капитан промолчал и только жестом указал на карету.

- Со мной рабы, - предупредила Никта.

- Я знаю, - спокойно ответил капитан, - мы сможем позаботиться о них во время Вашего отсутствия.

Никта вздрогнула. Хотела было что-то спросить ещё, но передумала. Сильвию усадили на облучок. Кристобаль устроился на помостике позади кареты, где обычно располагаются слуги.

По широкой мраморной лестнице Никта и капитан поднялись к массивным черным дверям.

Капитан, бросив мимолетный взгляд на посредника црушницы, знаком указал гвардейцу на посту у входа на рабов Никты.

Кристобаля и Сильвию отвели в поздемелье Гранитного корпуса, где для них были подготовлены уже две камеры. К счастью, камеры были по соседству и разделяла их только решетка, поэтому они могли видеть друг друга и разговаривать друг с другом.

Никта и капитан вошли в темный холл, освещавшийся лишь несколькими тусклыми лампами. Никте все же удалось разглядеть в глубине широкую лестницу, уходящую вверх, в темноту.

Зрение для изучения обстановки было бесполезно, поэтому Никта сосредоточилась на других чувствах.

Странный мертвый язык.

Позвякивание оружия.

И запахи смущали.

Вернее их полное отсутствие.

- Подождите здесь, - предложил ей капитан, указав на кресло у одной из стен.

Никта не стала возражать.

Только когда опустилась в кресло, усадив Сэта на подлокотник, она увидела собственное отражение в узком высоком зеркале напротив.

***

Эта назойливая тишина не позволяла забыться. Что-то дрожало в стенах, билось невидимой жилкой, мешало молчать. Эретри обернулась: ну конечно. Совесть, безлико белая, прямая, стояла за спинкой стула, чашка по-прежнему – в руках.

- И что же тебе нужно? – Эр, не понимая, что делает, снова взяла и зажала в руке пешку. – Что ты молчишь? Говори, если знаешь, что сказать.

Совесть ухмыльнулась презрительно, отвернулась и , не сказав ни слова, пошла прочь, к дальней стене зала. И чем дальше она уходила, тем сильнее пела в ладонях какая-то злая, тоскливая дрожь и тем слаще болело сердце. Эретри сильнее сжала пешку.

- Куда ты?

Совесть не отвечала, всё шла и шла. И вот она была уже далеко, вот у стены. И исчезла в стене, будто растворилась.

Эретри не выдержала, побежала за ней. Внезапно пришло понимание того, что без этого отражения ей не выбраться, не уйти, не узнать ничего… Шаги и шаги. Эхо и эхо.

Она почти не удивилась, когда увидела в стене темную дверь. Не было времени. Просто открыла её и шагнула. Всё.

…Бежала и беззвучно звала Совесть, считала ступени, и старалась забыть о счете. Не сразу и поняла, что бежит вниз, не сразу почувствовала, что может упасть. Она совсем оглохла и онемела от бега, когда увидела. Впереди. Двух людей, стоящих к ней спиной. Она остановилась, поймала дыхание. Туда. Медленно. Шаг за шагом. Спокойно. Так.

Приблизилась очень тихо. Один из стоящих обернулся вдруг, хотя она и не окликала никого.

- Где Совесть? – Эретри не слышала, как сказала. Очень громко. Слишком.

Человек молчал. Стало светлеть, глаза привыкали к серому мраку. И когда темные точки сложились в линии, а линии соединились вместе, Эретри уже не хотела слышать ответ.

- Ринн, - сказала она просто и опустилась на ступени без сил.

- Ринн, – услышала Никта смутно знакомый голос.

По лестнице спускалась девушка, одетая как привидение в белую хламиду.

Никта вскочила на ноги. Сэт, взмахнув крыльями, взлетел и привычно опустился ей на руку.

Она погладила его по голове:

- Даже раньше, чем думала…

Никта подозвала капитана.

- Могу я поговорить с гвардейцем Ринном?

Капитан кивнул согласно и подозвал того знаком.

Откуда ты? – еле слышно он шепнул, почти подумал.

«Не знаю».

Кто-то позвал его. Без имени, без звука, но Эр поняла, что зовут. Стало тише, тише, чем прежде. И страшно.

Шатаясь, Эретри поднялась.

- Не иди.

- Я должен.

«Не иди. Кто-то там говорит. Плохо. Нельзя идти, понимаешь?» Схватила его за руку.

- Если не знаешь, кого слушать, слушай меня.

- Я не могу не подчиниться, - печально проронил Ринн. Он не смел высвободить свою руку, поэтому снова повторил, - не могу. Я должен.

- Тогда я - с тобой, - Эретри не видела людей, но понимала их присутствие. Видела их в его глазах. - Позволь мне.

Её пропустили.

Между тем пауза, возникшая между приказом и его исполнением, разозлила Никту.

- Ваши гвардейцы имеют привилегию задумываться перед тем, как исполнить приказ? – бросила она раздраженно капитану. Капитан обернулся к КПП:

- Свелот! Ко мне. Немедленно.

Они пошли вместе, Ринн чуть впереди. Эретри смотрела в пол, интересные здесь были тени. Светлее, чем нужно, проще. Так же на стенах?

Она подняла голову.

Никта.

Так. Она шагнула, опередив Ринна, встала перед црушницей.

- Какая приятная и неожиданная встреча, - криво усмехнувшись, заметила Никта, поглаживая Сэта. Птица вдруг взмахнула крыльями и крикнула тревожно «кьерк», - Вы-то что здесь делаете?

- Меня привели сюда, - Эретри не на Никту смотрела, а на орла. И как будто ему же и говорила, - Не знаю, зачем.

Зеркало рядом блеснуло без света, недоверчиво тускло белея. Эр постаралась не заметить.

- Какое удивительное совпадение, - холодно заметила Никта, бросив взгляд на капитана. Но тот смотрел на Эретри. Только по лицу его нельзя было сказать, о чем он думает или что чувствует в этот момент, - тем лучше. Двух зайцев. – Она чуть приподняла руку, на которой сидел Сэт.

Эретри услышала судорожный вздох за спиной.

Но она не обернулась. Нельзя. Иначе будет слишком поздно.

Ещё ближе она шагнула к Никте и, подняв скрещенные руки, толкнула. Зеркало оказалось ближе, чем показалось раньше. Ближе, чем даже и нужно было. Орел закричал зло, забился. Мрак.

Серый вихрь подхватил их, Никту, Эретри, холодом опалил, светом и тишиной.

Разомкнулся и сомкнулся за их спинами. Заставив дышать через силу, через боль.

За зеркалами оказались только они двое.

Никта, как только ей удалось вернуть себе равновесие, оттолкнула Эретри.

- Что ты вытворяешь?! Совсем спятила?

Зазеркалье глухим эхом отозвалось. Пусто звенело вокруг.

- Здесь лучше, - пешка упала без стука в серебряную пыль. - Лучше будет говорить нам с тобой. Извини.

- О чем говорить?! – взорвалась Никта. Она обернулась резко, - ГДЕ ВЫ?! Зачем все это? Почему она? За что ей такая власть?

Она ударила кулаком по серой стене, которая отгораживала зазеркалье от стекла. Но рука прошла сквозь неё. И Никта провалилась в зазеркалье. А Эретри осталась стоять перед прочной каменной стеной. Клеймо раба обожгло руку.

Молча она видела, как поднялась и повернулась к ней Никта по ту сторону стены.

Рука болела нестерпимо, кровоточила невидимо.

- Никта, прости. Пожалуйста, - слова немо тонули в сером, но Эретри знала, что в зазеркалье они слышны. - За всё, что... Или нет, послушай. Можешь не прощать. Скажи лишь слово - и Совесть... У меня ведь отразилась Совесть, а она сильнее всего. Я знаю, она будет слушать тебя и убьет меня, если захочешь...

Хуже ей не было никогда. Красные круги качались перед глазами, зеркало насмешливо гудело в ушах.

- Уходи, - Никта одернула мундир, поправила ремень и смахнула с плеч несущестующие пылинки. Словно собиралась на аудиенцию к персоне королевских кровей и потому хотела выглядеть идеально, - я была неправа. Не нужно было поддаваться искушению, которое так услужливо подсунул мне Хаос в виде посредника. Прости за страх потери. Теперь уходи. Он своего добился.

- Нет. Не понимаешь, - Эретри прижала к стене ладони, не чувствуя уже ничего. Только слыша близкий голос, режущие, колючие нотки. - Я не уйду. Ты не отпустишь меня, не простив.

- Простила, - Никта кивнула, - иди. Я здесь… Мне здесь остаться…

- Всё, - руки таяли, уходили в серебро, - Хорошо. И я тоже останусь. Я - раб.

Не видно, не слышно. Так, исчезая.

- Своевольно поступила. Нельзя было.

Никта посмотрела на собственное отражение в зеркальной стене слева:

- Проявите щедрость победителя, милорд. Отпустите Эретри из-за зеркал без дани. Если нужно, её могу заплатить я.

И в ответ на эту просьбу зеркала выгнулись словно отрез серебряного шелка.

Эретри вытолкнуло в холл Гранитного корпуса.

Эретри

НАДЕЖДА меняется на ОБОЖАНИЕ

Обожание

Молодая женщина, седая почему-то. Молчит почти постоянно. Чужие слова для неё – как нож, даже если они не громки. Вздрагивает от них, прячет взгляд. Единственный человек, чей голос не заставит её дрожать, но заставит слушать, замирая от восхищения, - хозяин. Тут её внимание становится даже назойливым.

Чем больше ненависти и злобы выказывает хозяин этого отражения по отношению к кому-либо, тем с большей любовью и преданностью оно относится к нему. Склонно считать своего владельца воплощением идеала, носителем всех добродетелей, мудрейшим человеком… и так далее.

Алдара

Солнечная погода в Эйзоптросе надолго никогда не задерживалась. То ли зеркала солнце не любили, то ли солнце - зеркала. Поэтому когда серая мгла над городом растаяла в пронзительную синеву, и солнечный свет залил улицы, Эйзоптрос замер в восхищении и изумлении.

Солнце отражалось в зеркалах, в лужах, в оконных стеклах, в глазах горожан. Казалось, весь город - в золотом огне.

Жидкое золото стекало по листьям деревьев, траве и цветам, плескалось в пруду, наполняло до краев чашки с утренним кофе в городских кафе, заставляло играть огнем красное вино в бокалах, сиять россыпи аргентов на прилавке торговца сукном.

Мятный весенний ветер, закружил в хороводе целую свору солнечных зайчиков, нежно подгоняя и поддерживая, не отпуская ни на миг. Они то проносились мимо зеркал так быстро, что невозможно было разглядеть отражение, то медленно-медленно вычерчивали сияющий узор из пересекающихся линий.

Желтые розы в руках влюбленного, золотой перстень с темным камнем, тигровые лилии. Легкие шаги, воздушные поцелуи, смех.

И сильное до боли в сердце ощущение счастья.

Алдара проснулась от того, что закрытых век коснулся солнечный свет. Открыла глаза и обнаружила себя лежащей в постели, горящей золотом от проникающего через занавески в комнату солнечного света.

- Сон? – было первой её мыслью.

Но на столике около кровати лежал стальной конверт, запечатанный кроваво-красным сургучом.

Она достала письмо. Строчки прыгали перед глазами, а буквы упорно отказывались соединяться в слоги и слова.

Она понимала прекрасно, что Лорду не отказывают. Особенно когда он приказывает своей рабыне.

- Последствия? Вы готовы их принять? – было ли это на самом деле сказано или приснилось, она не знала.

Но и теперь повторила, глядя на стальной лист:

- Да, готова.

Она вдруг вспомнила ту картинку в зеркале, что показал ей Лорд, когда она осмелилась уехать вслед за мужем.

- Готова? – сердце сжалось болезненно. Алдара закусила губу и приказала себе мысленно, - раз готова, то читай. Читай же!

«С добрым утром, Алдара!

Теперь Вы знаете, как я наказываю дерзких рабов. И надеюсь, что в будущем у Вас не возникнет желания перечить мне. Потому что в следующий раз и условие – предать того, кто Вам дорог, и последствия – потерять всех, кто Вам дорог, будут воплощены в жизнь. Я злопамятен и мстителен. И ещё я не люблю, когда мне говорят «нет».

Особенно мои рабы.

Лорд Хаос»

Алдара

НЕБРЕЖНОСТЬ меняется на ХОЛОДНОСТЬ

Холодность

Напоминает старого знакомого, светлоглазый, опрятный господин. Благообразен, спокоен. Из-за тонких морщинок, идущих от основания переносицы, кажется грустным и расположенным к беседе. Однако в общении он невероятно сух, немногословен, даже резок. Это одно из немногих отражений, что мастерски умеют ранить одним лишь словом.

Ксанф

РАЗДРАЖЕНИЕ меняется на ОТКРЫТОСТЬ

Открытость

Бойкая, нарумяненная старуха. Единственное отражение, которое спокойно относится к равнодушию и от него не чахнет. Громкоголоса, упряма. Каждому встречному готова рассказать про своего хозяина всё. Вплоть до тех вещей, про которые тот и сам не знает.

Ксанф так и не смог впоследствии вспомнить, как он оказался за бортом.

На них напали. Другие пираты.

Только нападение было для тех неудачным и недолгим. Вся атака длилась несколько минут. А потом был залп из бортовых пушек, который разнес борт вражеского судна в щепки. Ксанф никогда не был на корабле, который пытаются взять на абордаж, тем более, никогда не видел, как стреляют с него из пушек, поэтому ему показалось, что ущерб был несоизмеримо больше, чем собственно мог нанести пушечный залп.

Это было последнее, что он помнил.

Подобрал его через несколько часов другой корабль. Как выяснилось позже из обрывков разговоров команды, это были «падальщики». Недостаточно смелые, чтобы самим заниматься морским разбоем, но достаточно алчные, чтобы следить за перемещением и драками других пиратов и наживаться на несчастии пострадавших. Работорговля была их основным промыслом.

Анастасиус

СКРОМНОСТЬ меняется на КРАСНОРЕЧИВОСТЬ

Красноречивость

Болтун, каких мало. И ладно бы, что болтлив, так ведь ещё и с претензией на аплодисменты. Если после его долгих витиеватых речей никто восторженно не ахнул, то обижается чуть ли не до обморока. Смакует каждое слово. Но все эти пышные фразы уже давно были сказаны кем-то другим. А своих у него и нет.

Пишет Никта. 08.04.08

Где Вы?

Появитесь.

Появитесь!

Я здесь, - она провела рукой по стеклу. На зеркальной поверхности остался кровавый след, - они не выпустят меня. И Вы прекрасно это знаете. Мне нечего им предложить. У меня ничего не осталось. Мортифер, Тео, начцеха, Ланс.

Она вздохнула тяжело. Стряхнула с кончиков пальцев кровь.

- Вы убили всех, кто был мне дорог.

- Тогда имя Анастасиус мне нет нужды тебе произносить. Она замахнулась на него.

- Постой. Прежде, чем сделаешь это, выслушай.

Никта замерла.

- Ударишь, лишу руки.

Никта вспыхнула от ярости и вновь замахнулась.

- Это правая, Никта. Та, в которой ты держишь оружие.

Никта сникла внезапно. Ярость испарилась в один миг.

- Я знаю, чего ты боишься. Ты боишься оказаться беспомощной. Зависеть от кого-то.

Она отвернулась. А когда обернулась вновь, он уже исчез. Темнота медленно съедала зеркальный коридор, в котором её покинул Лорд. Она отступала от мрака до тех пор, пока не почувствовала, что упирается спиной в стеклянную стену.

Учуявшее её зеркало, тут же вцепилось в мундир острыми «зубами». Она не сопротивлялась. Зеркало пожирало её медленно и меланхолично.

Он вырвал её грубо из серебра за шкирку и встряхнул несколько раз:

- Ты дерзишь постоянно. Ты резкая и грубая. Ты жестокая. Ты циничная. Ты презираешь слабость. Ты не терпишь проявления чувств. Так почему никто из тех, кому я предложил поменять твою жизнь на нечто более ценное для них, не отдал тебя мне?

- Все знают, что Вы не честный меняла, - прохрипела Никта мстительно, - а ростовщик. И проценты запрашиваете бесчеловечные. Вот и весь секрет.

- Нет, - Лорд отпустил её. Никта упала на пол, ударившись больно коленом, - весь секрет в тебе, красавица.

- Смешно, - Никта свернулась клубочком, - очень смешно. Он опустился рядом с ней. Несмело коснулся волос. Никта никак не отреагировала. Он погладил её по голове:

- Хочешь, я исполню твое желание?

- Какое? – не глядя на него, спросила она.

- Любое, - он вновь коснулся её волос, - одно из трех…

- … по своему усмотрению, - закончила она, - понятно. Как всегда.

- Чего ты хочешь, Никта? – спросил он.

Дед, Каподимпреза, Ланс – вспышки воспоминаний и отчаянного до боли желания.

Она посмотрела на свое отражение в зеркальной стене. Нет. Спросила вместо этого:

- А чего хотите Вы?

- Я? – он удивился, - меня никто не спрашивал об этом до тебя, - улыбнулся, - так никто не спрашивал.

- Три желания, Лорд, - она положила руку поверх его.

Он вздрогнул от этого прикосновения.

В холодном воздухе зазеркалья повисла пауза.

- Пойдем, - разбил её Хаос, - тебе нужно отдохнуть.

- Нет, не хочу туда. В Вашу зеркальную камеру. Умирать на стеклянной кровати. Не хочу. Лучше здесь.

Он поднял её на руки, несмотря на возмущение и слабую попытку оказать сопротивление.

- Тебе нужно отдохнуть, - повторил тихо, но твердо, - я позабочусь, чтобы с тобой все было хорошо, милая.

- Хаос, воюющий с зеркалами из-за бывшей рабыни, - она была на грани обморока, - смешно…

- Бывшая рабыня, спрашивающая у хозяина о его желаниях, - прошептал он ей, - странно…

- Три желания, Лорд, - так же тихо ответила она, - загадайте и исполните одно из них.

И её мир погрузился во тьму.

Пишет Эретри. 08.04.08

Всё же что-то неуловимо легкое покинуло её, ушло через грань. Эретри, не успев появиться по эту сторону, повернулась к зеркалу вновь.

- Я всё же надеюсь, вы не выпустите её, - дыхание легло в стекло и пропечаталось на другой стороне, - Никогда. Тут и Лорд не поможет, не сможет помочь. Я надеюсь, конечно.

На неё оторопело смотрели гвардеец и капитан. Она почувствовала этот взгляд и отошла, наконец, от зеркала. Всё как прежде, ничего не изменилось здесь, нет. Только Сэт бился со сломанным крылом на полу, зло и жалобно крича. Только свет бежал зачем-то уже в другую сторону. Только Ринна почему-то не было рядом.

Эретри взглянула на капитана: нужно ведь начинать говорить. Ситуация неловкая, как ни крути.

Слегка дотронувшись мизинцем до левой брови – машинально – и чуть склонив голову набок, Эр сказала просто, без лишних мыслей:

- Здравствуйте, - и шагнула вперед, ожидая ответа.

- Здравствуйте, - он поддержал её игру, но в голове был лишь пепел разочарования и прогорклый вкус сожаления.

- Надо бы орла унести, - кивнув в сторону птицы, почти сочувствуя сказала Эр, - Бедняга. Больно ему.

Из темноты плавно вышла женщина, одетая неброско, серо, с такими же серыми волосами. В немом восхищении она протянула к Эретри руки и, словно внимая каждому её слову, даже несказанному, замерла чуть поодаль.

- Я не могу к нему притронуться, - сказал капитан, - чужой посредник. Нэвар может… - он не договорил. Лишь погладил сову, сидевшую у него на плече, - и боюсь, никто не рискнет это сделать. Он останется здесь, пока хозяйка не вернется. Или пока Хозяин не позовет домой.

- Хозяйка, я думаю, не вернется, - будто сожалея, Эретри покачала головой. - Плохо.

Она с удивлением вдруг посмотрела на свои руки: где же шахматная фигура, ведь несла же с собой... Ах, да. После недолгой паузы Эр вспомнила, о чем следовало спросить.

- Гвардеец... Ринн, - краем глаза она видела, как качалось в блаженном полузабытьи Обожание, - Он был здесь, когда... Неважно. Где он теперь?

- У нас небольшая проблема возникла, - спокойно объяснил капитан, - ему пришлось отойти.

Его спокойный тон только пробудил беспокойство, дремавшее до поры до времени. Вопросы посыпались один за другим.

- Когда я смогу его увидеть? И когда я смогу отсюда уйти? И вот ещё что интересно... Зачем меня сюда принесли?

- Он состоит на военной службе, - холодно отрезал капитан, - только его командир решает, когда он сможет пойти в увольнительную. Что до Вас, барышня, то это лучше Вам обсудить не со мной. Вас ждут в фехтовальной зале. И, насколько я понимаю, ждут давно. Позволите проводить?

- Извольте, - такой же холодный ответ. Лед словно отрезвил её, вернув в прежнее состояние.

Близкий шорох отвлек внимание: Обожание слабо бормотало нечто несвязное.

- Пошли, - не глядя на отражение, бросила Эр.

На протяжении всего "путешествия" капитан не проронил ни слова. Да и в самом Корпусе царила такая тишина, что казалось, нет ни одной живой души во всем здании.

Как только они оказались у дверей фехтовальной залы, он чуть поклонился ей и ушел.

Эретри зашла внутрь. Отражение последовало за ней. Она вновь подошла к шахматной доске, где теперь недоставало одной фигурки.

- Вот ты где! А я уже битый час хожу, ищу тебя, - голос был незнакомый, но очень приятный. Цвета шоколадного бархата. Уютный и теплый, - хорошо себя чувствуешь уже, правда?

В дверном проеме в свете факелов вырисовывался черный мужской силуэт. Эретри обернулась, задев случайно шахматную ладью. Фигурка слетела со столика.

- С этими шахматами нужно быть осторожнее, - совсем близко голос. Раскрытая ладонь. Ладья. В нескольких сантиметрах от пола. Эретри подняла глаза на незнакомца, ожидая увидеть привидение, посланца Хаоса или что-то подобное – двигаться с такой скоростью человек никак уж не мог.

Но это был человек. В белом медицинском халате. Молодой. Худощавый. Черные блестящие волосы. Длинная челка. И широкая белая полоса сплавившейся в неровные рубцы после ожога кожи от левого виска через весь затылок.

Эретри даже протянула руку, чтобы коснуться её. Но незнакомец вдруг поднял на неё взгляд: насмешливый и доброжелательный одновременно. Её пальцы коснулись челки.

- Жизнями играют, - пояснил он свои слова.

Оказалось, что он был значительно выше неё. И смотрел теперь, выпрямившись, сверху вниз:

- Я видел твои отражения. Совесть и Хулиганство, если не ошибаюсь? Эретри кивнула.

- И это ещё одно? - он кивнул в сторону эретриной сопровождающей. Получив утвердительный ответ, усмехнулся и поставил ладью на шахматную доску с чрезвычайной осторожностью.

- Можно я тебе ещё один вопрос задам? А как ты из закрытой комнаты вышла?

- Дверь не была заперта, - Эретри пожала плечами, думая больше о забытой пешке, чем о незнакомце. Спохватившись, она добавила резко:

- Ну и что? Какое дело? Подумаешь. Меня же привели сюда для вот этой игры? - покосилась на шахматы, - Да? Ну, тогда и понятно, почему дверь не закрыли. Добралась чтобы.

Нарочно ссутулившись, глядя в пол, она шагнула к стулу, села и чуть придвинулась к столу.

- Игра, - притворно-задумчиво провела рукой по фигурам, - Зачем-то. Эй, отражение...

Вздрогнув, Обожание наклонило голову с готовностью рабской.

- Слышишь? Садись, что ли, сыграем для начала с тобой.

Незнакомец остановил Обожание, метнувшуюся было к столу по приказу Эретри, развернул её за плечи и выпроводил из зала.

Сам вернулся, сел напротив девушки.

- Не начинай то, чего закончить не сможешь, - он сплел пальцы в замок, - не для игры ты здесь. Этого ещё не хватало, хворой жизнями играть, - а потом очень мягко и благожелательно спросил, чуть наклонившись вперед, - у тебя случилось что-то?

Стало тихо. И только слышно было, как за дверью жалобно поскуливает и Обожание.

Эретри хотела было отвернуться, но не смогла. Слишком громко забилось сердце.

- Ничего, - даже с усилием улыбнуться не получилось, - Ничего, - повторила громче, убеждая уже себя. Напрасно.

- А ты кто? - отчаянно сопротивляясь, она решила отвести в сторону разговор. - Зачем спрашиваешь? Я и имени не знаю...

- И я не знаю, - смущенно улыбнулся он, - потерял когда-то да и искать не стал. Зачем спрашиваю? А больше нет здесь никого, кто бы спросить у тебя это мог. И никого, кто подумал бы даже случайно, мимоходом: «что с ней такое приключилось, с этой милой девочкой». Мы будем вместе какое-то время. Это и позволяет спрашивать.

Эретри закрыла глаза. Хорошо. Слушать хорошо, хорошо не бояться ответить. Легко.

Она произнесла медленно, в пустоту:

- Спасибо. Что говоришь. А то было бы слишком тихо.

Через секунду уже получалось чувствовать свое равнодушие, упиваться им. Снова.

- Никта, - нечаянно так выронилось слово, и Эретри открыла глаза от неожиданности.

- Потеря? – спросил он, - ты так это произнесла, словно хрупкое что-то разбилось.

- Вот и нет, - упрямо, сквозь зубы, холодно, - Я оставила её наконец-то. Почти освободилась. Так, что не вернуть уже.

Она занесла руку над ладьей, намереваясь столкнуть.

- И мне кажется, это к лучшему.

- Значит, сама разбилась, - заключил он, внимательно наблюдая за действиями Эретри, - не будем об этом. Если не потеря она, то что? Почему тревожит?

Она опустила руку, вдруг пожалев ладью.

- Тревожит? Не знаю. А вдруг всё-таки вернется. А я не хочу, - и, словно оправдывая себя, Эр добавила:

- Она могла убить Ринна.

Он осторожно перевел дыхание, когда она оставила ладью, и теперь посмотрел на неё несколько по-другому, совсем как родной по крови:

- Ринн – это друг?

- Ринн - это Морок, - она ответила тихо и, кажется, не испугалась своих слов. Только судорожно зажала в ладони ладонь.

Чтобы отвлечься, взглянула внимательнее на собеседника, на страшный его шрам. Бедняга. Должно быть, больно ему было.

- Отражение с именем? – удивился и, казалось, опечалился он, - как такое быть может? И как Никта могла его убить? Посредник?

- Нет, он человек. Но Морок, - Эретри в отчаянии закусила губу, - Ты не поймешь, а я... Я сама не понимаю, как... Да, был посредник. Орел. Хорошо бы, он никогда крыла себе не заживил.

- А Никта где сейчас? – спросил он, пропустив сквозь себя последние слова девушки.

- Умирает.

Больше не было сил говорить. Встав резко, Эретри отвернулась от незнакомца, не видя перед собой ничего. Где же Обожание, где? Пусть бы шаталось рядом, восторженно тая, - было бы легче, куда легче. Не так.

Он подошел к ней бесшумно и обнял за плечи. Даже не обнял, даже не коснулся, а просто приблизил раскрытые ладони к её плечам, словно время ей давая, чтобы решила, уйти или остаться.

- Почему же тогда? – тихо спросил он, - Ринн уцелел, враг убит. Печаль появиться должна следом, а ты к Обожанию тянешься.

- Возможно, Лорд не позволит ей умереть совсем, - невпопад ответ, лишний. Соврала, конечно. Вовсе не это хотела сказать. Отстранилась, не позволила к себе прикоснуться. Оглядела зал в поисках выхода.

- Когда, интересно, мне можно будет уйти отсюда?

- Выбор всегда дело человеческое, не хаотическое. И решения, - совсем тихо прошептал он с насмешкой, а вслух сказал, - уйти? Как только поправишься от болезни своей окончательно, так и ступай. Никто держать здесь насильно здоровую рабыню Хаоса не посмеет.

- Я не больна. С чего вы взяли? А даже если и так... Откуда знаете, хочу ли я выздоравливать?

- Я не знаю, хочешь или нет, - пожал он плечами, - тебе нехорошо и неспокойно. Это я вижу. Внешне ты выглядишь вполне здоровой. Это тоже очевидно. Но раз позвали меня, чтобы помочь, значит, внешность обманчива.

- Ты врач? Или... - у неё вдруг перехватило дыхание, - Покажи ладони. Он послушно выполнил приказ. Ладони были чисты.

- Неужели ты до сих пор веришь в то, что клеймо Хаоса можно увидеть? – улыбнулся одним уголком рта он, - неужели до сих пор думаешь, что тот узор, что твою руку украшает, делает тебя рабыней?

- Нет конечно. Но если бы ты побоялся показать, стало бы ясно, кто ты. На секунду если бы помедлил...

Она вздохнула глубоко, прислушиваясь к океановой тишине. - Так всё же врач? Нет?

- Да, наверное, раз в халате, - он указал на себя, - мне иногда сложно вспомнить. Как марионетка в кукольном театре. Вытаскивают когда надо на сцену, а потом снова в коробку до следующего раза, - он коснулся шрама на затылке.

- Больно? - внимательно проследив за его движением, поинтересовалась Эр, - Просто, чтобы знать. Мало ли, вдруг в один прекрасный день и мне придется марионеточные нити примерить...

- Извини, - он смутился, - я по привычке. Нет, не больно совсем. Просто помогает в реальности оставаться, - я, наверное, не совсем точно выразился. Он меня за ниточки не дергает. Свобода выбора всегда, - усмехнулся с горькой иронией, - я волен решать, что делать. Выбирать путь. И я – с ним.

- О, как интересно, - без эмоций отозвалась Эр. - Да. Тогда я - тоже. Уже.

Она кивнула в сторону далекой двери.

- Мне можно идти? Вернусь в свою камеру... или комнату, как это у вас называется. Отпустите, нет? Ведь свобода выбора.

- Конечно, - он пожал плечами разочарованно, - свобода выбора. И Эретри пошла, не оглядываясь, к двери. Уверенная, что заблудится и пути в комнату не найдет. Однако, когда до выхода оставалось каких-то пять шагов, она увидела, что у проема стоит, её дожидаясь, Совесть.

- Возвращаешься? - участливо осведомилось отражение. - Могу проводить.

Не дожидаясь ответа, шагнуло вперед.

Молодой человек оказался между ними в долю секунды.

- Нет, - выставил руку вперед, - уйди.

Совесть вцепилась в запястье острыми ноготками.

Он сбросил её легко и ударил наотмашь по лицу:

- Уйди. Исчезни.

И Совесть отступила. Растаяла во тьме коридора.

Он обернулся к Эретри:

- Она не тронет. Не имеет права.

- Она вернется, - хрипло проговорила Эр. - Обязательно. Но спасибо. Быстро ты бегаешь.

Улыбнулась слабо.

- А я ведь не знаю, куда идти. Не проводишь меня?

- Конечно, провожу, - согласился он, предложив ей руку. Она только для вида коснулась запястья. Слегка. Боялась, что исчезнет. Кто-то из них двоих.

Они вышли из зала в темный коридор, поднялись по лестнице. Эретри не узнавала дороги.

И не узнавала себя в быстром, стремительном шаге. Всё было - как во сне. Всё - слишком. Она не помнила, как оказалась в комнате-камере, через сколько минут. Кажется, ни одной не прошло вовсе. Здесь всё так же в стенах прятался ветер забито. Стояла кровать. Болтая ногами, на кровати восседал Хулиганство и грыз яблоко. Жмурясь - нахальнее некуда.

А того, в медицинском халате, худого, со шрамом, рядом больше не было.

Пишет Сильвия. 08.04.08

Когда приходится долго ждать в закрытом помещении, в изоляции от людей, время начинает течь очень медленно. Особенно угнетают камеры в подземелье Гранитного корпуса.

Они как будто были созданы специально для того, чтобы заключенные в них узники в полной мере познали муки одиночества. Никого вокруг. Тишина. Даже стражников не видно. Сильвия уже успела изучить каждый угол своей темницы, рассмотреть каждую щель в стенке, лишь бы хоть чем-то развлечь себя. Единственным предметом в её, да и в каждой, камере было зеркало. Его специально установили, чтобы никто не мог забыть о том, что находится в Мире, где господствует Хаос, и его призраки в виде отражений постоянно следуют за жителями Эйзоптроса. Сильвия в очередной раз подошла к зеркалу и внимательно посмотрела на своё отражение. Она не изменилась, как бы это ни казалось странным. Все те же черты лица, блестящие глаза, легкая улыбка на губах.

Сзади послышался шум. Сильвия обернулась, думая, что Кристобаль проснулся. Но он спал в своей камере, а прямо перед Сильвией появилось её новое отражение - Отчужденность. Это была девочка-подросток, которая все время жалась к стене и по-волчьи скалилась на Сильвию.

- Не бойся меня. Я не сделаю тебе ничего плохого.

Отражение не тронулось с места. Оно, казалось, наоборот еще сильнее прижалось к стене.

- Ты так и будешь от меня бегать в этой тесной камере?! Скажи хоть слово!

Отчужденность слушала Сильвию с равнодушием, слегка усмехаясь. Нет, она никогда не подойдет к ней.

Зато голос Сильвии разбудил Кристобаля. Он медленно встал со своих нар и подошел к смежной с камерой Сильвии решеткой.

- Извини, что разбудила тебя. Ты так хорошо спал, что не хотелось будить.

- Ну что ты, давно нужно было. - Гато взглянул на часы. - Теперь ты поспи. А я буду на тебя смотреть. И любоваться.

Они спали по очереди. Уже несколько дней прошло, а никто не приходил за ними. Ни капитан гвардии, ни новоявленная "хозяйка". Кристобаль забеспокоился, хоть и старался не подавать виду. Чего угодно ожидал он в рабстве. Чего угодно, кроме хаосовских же застенков. Особенно для нее, для Сильвии.

Сильвия решила последовать совету Кристобаля и попыталась заснуть, но ей все время мешала Отчужденность. Это отражение не разговаривало, не шумело и постоянно напоминало о своем присутствии. Оно несло с собой тоску и одиночество и внушало такое же состояние единственным узникам Гранитного корпуса. Несмотря на это Сильвия заснула, и ей приснился очень короткий сон. Сначала казалось, что все происходит наяву. Они с Кристобалем сидят в своих камерах и внезапно до них доходят звуки шагов в конце коридора. Кто-то быстро приближается к ним. Это высокая, странная фигура, которая кажется знакомой им обоим:

- Кто это?! - вскричала Сильвия. Она так быстро вскочила со своих нар, что даже Отчужденность от испуга отступила в дальний угол.

Пишет Алдара. 08.04.08

В самом деле - почти приснилось, как она и хотела. Алдара закрыла глаза, сказав себе мысленно - это от солнца. Это от солнца. Немного болела рука - та, которой она била о стену. Не та, на которой клеймо. Алдара встала, оделась. Стыдно было до крайности - казарма уже была пуста.

Алдара ощущала навязчивую пустоту, с обманчивой легкостью обещающую спокойствие. Странно: солоно все, солоно - наверное, именно так себя чувствуешь, выйдя из моря, именно так сейчас там, далеко, где Ксанф. Новое отражение стояло в дверях. Алдара прошла мимо него, кивнув ему равнодушно.

Солнечный свет заливал пол - скользко.

День за днем. Хотелось сказать бы - в ритме, за которым она едва успевала, но это было бы неправдой. Успевала. Эту монотонность невозможно не догнать, невозможно опередить. Тихо, уверенно, час за часом она бежала по привычной дороге, заученно, затвержено повторяла бессловесно все, что от нее ждут. Она не могла не радоваться, когда очередного пациента выписывали, она чуть не заплакала от счастья, когда ей сказали, что в группах для занятий осталось очень мало детей - почти все выздоровели. И все это было искренне, от души, но ночью она засыпала, шепча тихо «Доброй ночи» человеку, который не мог ее слышать, потому что он был слишком далеко, и неизвестно, что там с ним. Она заговаривала от отчаяния с отражениями, но Холодность отворачивался, молчал, а иные и не могли знать ничего о Ксанфе. Алдара боялась стать такой же, как и они - без памяти, без связи с тем, что было, и повторяла про себя все то, что говорил когда-то ей муж, все, что удавалось вспомнить - до мелочей, ничего не значащих для всех, кроме них двоих. Только новогодний бал почему-то не вспоминался.

Пару раз она бралась за письмо Ксанфу - но поняла потом, что не может ничего написать, не может зажать в чернила, в бумагу, в свой детский почерк все то, что и сказать-то не может. Оставалась бессловесная тоска, еще более тяжелая на фоне вспышек лихорадочной радости.

Алдара знала, что не будет просить ничего у хозяина, который единственный мог бы свести все, что хотелось и все, что было, в одну точку. Могла бы, наверное, но не стала этого делать. Не потому, что нечего. А, может, и нечего было - во всех бедах она всегда винила только себя.

Она снова попыталась написать письмо. Минуты, минуты, минуты. Одно лишь слово - «возвращайся» - прижала к зеркалу и замерла, упершись лбом в холодное стекло.

Пишет Анастасиус. 08.04.08

Красноречивость шёл с Анастасиусом по просторной улице, которая была освещена лишь скудным светом фонаря, с таким трудом пронизывающим мглу на мрачных улицах Эйзоптроса.

– Брак – вещь до того избитая, дорогой мой хозяин. Все вокруг женятся, выходят замуж, сватаются и прочее. Перед замужеством девушки сидят часами и смотрят в окно, ожидая визита его единственного. А этот единственный в тот же самый момент думает, куда деть очередное неблаговидное отражение – в чулан или в ванную. Потом, к сожалению, ванная становится общей, а в чулане лежат коробки от её шляпок, и отражения в удвоенном количестве присутствуют в жизни супругов. Но ведь это совсем не плохо, мы же помогаем раскрыться друг другу во всей природной красе. Анастасиус шёл молча, считая мысленно свои шаги. Изредка он проскальзывал косым взглядом по своему спутнику, с таким же равнодушием, как будто рассматривал стену дома, мимо которого они проходили. За годы, проведённые в университете, он научился абстрагироваться от самонадеянных напыщенных речей. И дело было не в лекциях, они как раз проходили всегда живо, дело было в филологическом факультете, с которым их, будущих медиков, часто объединяли на семинарах истории или философии. Рассматривая светлые бакенбарды своего новоявленного отражения, Тас видел перед собой того злосчастного студента, который отравлял ему столько академических часов в былые годы. Верно кто-то когда-то заметил: «Самые невыносимые люди – это мужчины, считающие себя гениальными». Таков был тот юнец. Рот его закрывался только в тот момент, когда ему требовалось обвести высокомерным взглядом своих вымученных невольных слушателей. Он мог перебивать не только своих же «коллег», как лицемерно студиозусов называли все подряд, но и преподавателя. А так как преподаватели в большинстве своём были милые пожилые люди, перебивать их не составляло большого труда. Они с пониманием, которое Анастасиусу напоминало сочувствие врачей к душевнобольным, замолкали и отдавали драгоценные минуты своих наделенных смыслом речей этому бахвалу. Одно время Анастасиус просил его больше молчать, прислушиваться к другим, потому что остальные говорили вещи ничуть не менее дельные, а чаще – более оригинальные и интересные. Но невозможно было закрыть рот этому человеку. Он перебивал не нахально, а властно, в полнейшем самообмане считая свои мысли самыми верными. Часто Тас ловил себя на том, что мысли сильно похожи на те, которые он встречал в статьях одной местной газеты. Тогда он улыбался, и взгляд его был полон жалости. Сначала Афанасий (о, как же Красноречивость похож на того человека!) просто раздражал своими назидательными и пустыми речами, и Тасу не раз хотелось вскочить со своего места и с размаху опустить толстый учебник на светлую голову своего неумолкающего соседа. Потом он научился создавать невидимые преграды, и звуки, доносившиеся из глотки того противного человека, уже ничем не отличались от тишины.

Сейчас, бредя по пустынной широкой улице со своим горе-собеседником, Анастасиус мог бы перебить его или заставить замолчать навеки, пока другое отражение не сменило бы эти говорящие ненавистные белёсые бакенбарды. Он мог бы накричать на этого пустослова, спросить, какое отношение он имеет к человеческим бракам, он, ничтожное отражение, повторяющее как механическая игрушка, чужие одинаковые мысли? Зачем он терзает слух своему «дорогому хозяину», когда прекрасно знает от других отражений, что жена Артемьева уехала и не всё спокойно в их маленьком королевстве? Что он вообще может сказать своего, когда голова его скроена из зеркального звона и душераздирающих криков пленников Лабиринта?

Он мог бы перекрыть этот поток праздных предложений, он же хозяин своих зеркальных отродий, но что бы это изменило? Тас и тысячной доли всех своих мыслей не говорил никогда вслух. Никому – ни любимым, ни чужим. Ему следовало бы завести дневник для того роя слов, крутившихся в голове и никогда не стремившихся наружу. Он не любил говорить в толпу, хотя мог бы. Изощряться, жонглировать фразочками, собственно придуманными афоризмами. Иногда они вылетали во время беседы, и случайно услышавшие их восхищались. Он мог бы произнести пламенную речь своему дурацкому отражению, только это ничего бы не изменило. В Красноречивости (зеркала попали в точку, когда подарили его) были только речи, речи, речи. Он был лишён чувства такта или совестливости, глаза его были не умнее бутылок с вином, стоявших в кабинете Анастасиуса.

Они повернули на другую улицу. Шли уже долго, а Анастасиусу казалось, что они застряли в одной точке и не двигаются вперёд. Фоны сменялись, ботинки перешагивали ямки, лужи, а ощущение того, что он, покинутый Оливией, остановлен в пространстве и времени, не проходило. Странно, что Красноречивость был так увлечён своими разглагольствованиями и был рад наличию пары свободных ушей, что его ничуть не интересовало, куда они держат путь. Ещё час назад они могли, свернув в тощий переулок, попасть в Центр, но вместо этого Тас плутал по городу, и с каждой крыши, с каждого кирпича, с каждого булыжника на него набрасывались новые мысли со старым содержанием. Лив была мягкой, добросердечной девушкой, и лучшей, кроткой и понимающей, жены придумать было невозможно. Она могла бы служить надёжной опорой в постоянной и неутомимой борьбе Таса с жизнью. И если бы дело было только в безупречности Оливии, брак бы не стал разваливаться. Но к делу имел непосредственное отношение и Тас, а это означало усложнение всего в многократное количество раз. – Первым кризисом брака я бы назвал процесс узнавания своей законной половины, когда взаимная идеализация начинает свой обратный разрушительный ход. В период влюбленности человек может не видеть другого, но если он не увидел много чего неприемлемого для себя — а оно обязательно вскроется в браке, то тяжелый кризис с возможным распадом брака в первый же год совместной жизни обеспечен. Любовь предполагает знание друг друга, интерес и желание бескорыстно делать для возлюбленной половины все, что способствует её комфорту и росту. Может ли возникнуть такое желание в атмосфере неприятия и равнодушия? Впервые Красноречивость, видимо, желая придать пущий эффект монологу, посмотрел в глаза Таса. Тот не отвёл их и лишь произнёс тоном, не терпящим возражений: «Идём домой». Красноречивость оскорбился. Его часовая проповедь не принесла должного успеха и признания. Ни тебе исступленного хлопанья в ладоши, как он не раз лицезрел в столичных театрах, ни раболепных преклонений, которые он наблюдал в Зазеркалье. Правда, они тогда предназначались Повелителю Мира, а смиренное отражение было лишь случайным свидетелем таких хрупких сцен человеческой любви к Хаосу…

Анастасиус отразился в огромных очках секретарши, когда поспешно проходил в свой кабинет. Та недовольно покачала головой. Её девичьему внутреннему миру распадающийся брак начальника казался в высшей мере постыдным для обоих супругов, крайне плохим примером для юных воспитанников и вообще, невыносимо оскорбительным для общественности всего Эйзоптроса. Как будто эту общественность интересовало ещё что-то помимо ядовито фиолетовых шляпок и перчаток выше локтя, которые вошли в моду в этом сезоне.

Пишет Ксанф. 08.04.08

Оказалось, что корабль подобрал еще шестерых членов команды. Больше «падальщики» побоялись задерживаться – и так пришлось сделать дугу и отклониться от намеченного курса. Нужную партию они уже взяли, но не могли не броситься на идущий ко дну корабль, как воронье на разлагающуюся тушу. Только так же как запах от гнилья, весть о разгроме корабля быстро дойдет до берегов,а в это время всем лучше будет находиться подальше: тратить награбленное и хорошенько выпивать за легкую добычу.

Сидя в трюме, привязанные к бамбуковой решетке ногой и руками, Ксанф слышал громкие голоса, звон бьющейся посуды и пьяную брань. Сколько еще человек было «в мешке» на этом корабле молодой человек не знал, откуда-то сбоку слышались хрипы, но подавать голос было страшно. Еще врача интересовало, где его отражения, после пушечных выстрелов все смешалось и закувыркалось как при землетрясении, надежда на то, что им удалось остаться целыми, хотя наверно не сильно здоровыми, не покидала Ксанфа.

Через пару часов появились пираты, прошли мимо, переговариваясь на непонятном языке лишь с некоторыми знакомыми словами. Через пару минут они уже возвращались с шестью связанными вместе крепкими молодыми людьми. При желании, как показалось юноше, эти люди спокойно могли освободиться и приложить всех своих провожатых разом, но отчего-то смирно шли гуськом, виляя из стороны в сторону из-за мешавшейся общей веревки.

Потом наступила относительная тишина.

Такую процессию Ксанф наблюдал еще дважды, пока через некоторое время не забрали его и еще семерых моряков. Их отвели наверх с завязанными руками, полусогнутых: смотреть в пол, два раза налево, прямо по коридору, направо. В комнате было четверо незнакомых Ксанфу грабителей и лысый коротышка, что привел пленных. Главный, его быстро можно было узнать по тому, с каким почтением (и без того не особо свойственным таким людям) к нему относились остальные, держал в руках раздвоенную металлическую палку, опираясь на нее, как на костыль. Пираты громко смеялись, указывая пальцем или взглядом то на одного, то на другого пленного моряка. Ксанф быстро разобрался, когда заговорили о нем, хотя слов не понимал, а откровенно в него никто не тыкал. Тем не менее угадать о чем разговор было практически невозможно. Видимо здесь был какой-то свой, наверняка тоже ворованный язык, подумал врач. Несколько минут они стояли как на смотре строя, отражаясь в зеркалах комнаты, потом события развивались с неимоверной скоростью и, хотя юноша ожидал чего-то подобного, спокойно смотреть и ждать своей очереди было невозможно. Новоявленных рабов оказывается необходимо было распределить: умелыми ударами главный просто бил палкой моряков и в 2-3 приема получал безжизненное тела с минимальными физическими повреждениями, а затем, разложив их на вонючих досках как дешевый товар, раздевал. После первого удара по большеберцовой кости боль почему-то сильнее всего ударила в голову, второй удар пришелся в бок, третьего молодой человек не помнил.

Ксанфа купили. Купили через два дня. Еще в порту ему специально так перевязали руки, что ладони были обращены одна к другой.

На сколько еще отключился Ксанф позднее он не знал, очнувшись в темноте почувствовал боль в ноге и противный запах пота. Стошнило.

Руки были по-прежнему связаны. Хотелось пить.

-Эй ты! Что, очнулся? Радость то какая, - без эмоций произнес скрипучий голос.

Внезапно на Ксанфа обрушился поток ледяной воды – старик в непонятного цвета рубахе заносил над головой еще одно. После повторного душа стало легче.

- Ну что, жив значит? Пойду тогда, там еще двое не оклемались.

***

Как позднее оказалось, их купили для подделки монет. Нелегального штампования денег. За деревянную плошку соленой воды и какой-то масляной травы их заставляли создавать «липовый» капитал неизвестному хозяину. Или хозяевам. Никого не интересовала печать Ксанфа – всем раздали перчатки, а осматривать грязных рабов никто не собирался. Да и сомневался юноша, что лордовский рисунок испугал бы кого-то. Зеркал здесь нигде не было.

Пишет Рита.08.04.08

Это нужно было сделать давно. Ещё тогда, когда она потеряла Гато. Ещё тогда, когда поняла, что этот город не лучшее место для юных неокрепших душ.

Рита зашла к Монти сама. Хотя никто и не мог доказать, что Виктор действительно герцогской крови, но передавать через слуг значило бы смертельно обидеть мальчишку.

- Собирайся. Завтра Саймон отвезет тебя в поместье. Почти поздно. Ещё немного, и баронесса успела бы привязаться к воспитаннику так, что Лорду ничего не стоило бы использовать его, чтобы дергать за ниточки.

- Никуда я не поеду!

- Значит, тебя повезут в сундуке.

Монти только отвернулся в ответ.

- И не молчи, - произнесла Рита, - не думай, что удастся сбежать. Я уже предупредила всех. С тебя не спустят глаз сегодня ночью.

- Я тебя ненавижу. Лучше бы ты оставила меня там. В Аквилоне.

- Ну, хорошо, - ритин голос стал вмиг усталым, - а теперь подумай головой. Я не вечна. Рано или поздно я умру. Наследников у меня нет, и все, что было моим, - а это немало – станет твоим. Пора взрослеть. А в Аквилон ты всегда успеешь. Хотя, боюсь, к разделу пирога ты опоздал. Мы все опоздали, - добавила она.

- Мне ничего от тебя не…

- Не произноси того, о чем пожалеешь, - перебила его баронесса, - куда ты пойдешь? В Гвардию? Ты правда думаешь, что сможешь жить, подчиняясь приказу? Если через пару лет ты действительно решишь пойти в Гранитный или в Аквилонскую академию, я не стану тебя удерживать, но сейчас, сейчас надо уехать. Просто надо. Помнишь, что случилось с Гато?

«Конечно, слишком гордый, чтобы отвечать», - подумала Рита.

- Ты все равно поедешь, это не обсуждается. Но если хочешь, можешь взять кого-нибудь с собой.

С минуту он колебался, а потом как бы нехотя сказал:

- Только если Шона.

- Я спрошу его отца.

Они уже были у поворота на Кориотту, а Рита все жалела, что не успела поговорить с Саймоном. Не то чтобы она поверяла ему все свои сомнения и заботы, но сейчас вокруг не было никого. Совершенно никого. Словно почувствовав её желание выговориться, отражения крутились поблизости, тем самым ещё больше раздражая баронессу. Первым не выдержал Умиротворение.

- Рита, родная, ну не волнуйся ты так. Они доедут, все будет хорошо..

Это было последней каплей.

- Рэ-эйс, - голосом, не предвещавшим ничего хорошего, баронесса обратилась к собаке, не к отражению.

Бультерьерша встала и подошла к хозяйке.

- Разве можно считать «хорошим» отражением Согласие? Сколько ужасных вещей делается с безмолвного согласия толпы. Даже одна жизнь на её совести. Как там сказала Эрклиг? Кровь между нами? Рэйс, это очень, очень плохое отражение.

Собака вопросительно посмотрела на хозяйку, и Рита к своему ужасу кивнула.

А дальше.. Старушка только взвизгнуть успела, как отражений стало только шесть.

- А Всезнайство и Вздорность, идущие рука об руку? Разве не было бы лучше, если бы они исчезли? Прекратили бы вершить суд, замечая соринку в чужом глазу и не видя бревна в своем.

Следующей была Простодушие, с лица которой ритина длительная тирада стерла извечную улыбку.

- ..Смятение, что застилает разум, - баронесса понимала, что стоит остановиться, но уже не могла, - а Беззащитность только провоцирует на агрессию, пробуждая ещё большую жестокость.

Это отражение Рэйс убила очень бережно. Ребёнок не успел понять, что происходит.

- Но самое плохое из отражений – Умиротворение, - Рита уставилась в глаза того, кто так ей напоминал человека, которого она все ещё не решалась оплакать, жалея, что отражение не способно выдержать дуэль взглядов, - о, это очень опасное отражение. Оно подносит хозяину самый сладкий яд – яд плена иллюзий. Именно в ту минуту, когда нет сил отвергнуть эту чашу. Иначе бы оно не отразилось, не так ли? Рэйс была ещё только в двух шагах от Мира, а Рита уже очень хотела вернуть свои слова назад. Потом она все не могла поверить, что осталась в одиночестве. Глушила одну бутылку за другой, а вместо слез приходил сухой злой смех. И развлечение быстро отыскалось под стать настроению.

Она выпустила очередную стрелу, очень надеясь, что хмель сделает свое дело, что арбалетный болт не вычертит абрис, а попадет в цель. Прямо в зеркало.

- Хорошо бы Виктор был жив.

Ещё один выстрел.

- Или чтобы я научилась находить забвение и удовольствие в чем-нибудь простом. Например, в убийстве? – это прозвучало как вопрос. С той же интонацией, как звук спущенной тетивы.

Снова не в посеребренное стекло.

- Или хотя бы вскрыть эту раковину зазеркалья. Вскрыть Лорда, как устрицу, и увидеть, что нет в нем ничего особенного, и успокоиться. Неловким движением она сбила бутылку, звук разбившегося вдребезги стекла заставил вздрогнуть.

Она посмотрела на зеркало, по периметру теперь напоминавшее дикобраза.

Пишет Хаос Мира Зеркал. 22.04.08

Эретри

СОВЕСТЬ меняется на ЗДРАВОМЫСЛИЕ

Никта

ГУМАННОСТЬ меняется на УМИРОТВОРЕНИЕ

- Морок, - ударило в сердце. Он замер, - Морок, - ещё один удар. Её голос. Этот голос он узнал бы из миллиона голосов. И теперь этот голос произнес ему приговор.

Он стоял перед зеркалом. Взгляд поймал что-то белое, показавшееся из рукава мундира. Он поднял руку, чтобы посмотреть, что это.

Прямоугольный кусочек белой необшитой материи. Он потянул за край. Материя вытянулась в ленту. Ринн побледнел, закусил губу.

________

- Как все прошшшшшшло? – тихое шипение, - выяснил что-нибудь?

- Она может менять реальность по своему усмотрению, - он закашлялся, внезапно осознав, что сказал только что и кому.

- Продолжай, - усмехнулся голос в его голове.

- Вернее это ей кажется, что она может менять реальность. И болезнь от этого. На самом деле она использует ситуацию, чтобы спрятаться от себя, от своих поступков. Она пытается управлять отражениями без посредника, она решает сама для себя, что забирают у неё зеркала и в каком виде они это ей потом возвращают.

- Зло так просто оправдать зеркалами, - печально усмехнулся голос, - и даже если, как в последнем случае, они заберут заносчивость, она сможет и себя и других убедить в том, что на самом деле они лишили её чувства вины. Зеркала. Так просто, так удобно и так легко.

- Я помню, - безымянный выглядел беспредельно несчастным.

- Я не о тебе, - жестко прервал его голос.

- Что теперь? – спросил собеседник Хаоса, - что будет с ней?

- Ничего, - после паузы, - будет жить. Дальше.

- Но ведь… - хотел было возразить человек.

- Разговор закончен. Ступай.

______

Безымянный медлил. Он стоял около прикрытой двери несколько долгих минут прежде, чем решился войти.

Эретри сидела на кровати, внимательно наблюдая за тенями, танцующими на стене.

- Вы должны покинуть Гранитный. Немедленно, - слова царапали горло, - приказ Лорда.

***

Она стояла перед зеркальной стеной напротив Ринна. Того, кого она угрожала убить.

- Эй, - позвала, не особенно надеясь на то, что будет услышана. Ринн вздрогнул и посмотрел ей прямо в глаза:

- Здравствуй.

- Здравствуй, - Никта хотела коснуться стекла, но вовремя спохватилась. Зеркала ведь только и ждали, когда коснется.

- Ты убить хотела?

- Нет, - она усмехнулась криво, - умереть.

- И я хочу, - вырвалось у него.

- Почему? – удивилась она.

Он показал ленту, которая тянулась из рукава мундира.

Никта нахмурилась:

- Что случилось?

- Вспомнила, кем я был, - он произнес это с таким безразличием, что поверить в искренность было решительно невозможно, - и, наверное, не забудет никогда.

- Надо поговорить, Ринн, - предупредила его Никта, - надо поговорить с ней. Не решай сам. Это плохо.

Он в ответ лишь ещё вытянул ленту из рукава. Теперь на белой полотняной полосе были неприятного вида красные пятна.

- Стой! – крикнула Никта, ударив ладонью по стеклу, чтобы привлечь его внимание. Зеркала тут же вцепились в пальцы. Девушка изо всех сил потянула руку на себя, пытаясь вырваться из ловушки.

- Ты понимаешь, что погубишь его сейчас? – прошептал на ухо зло голос.

- Не вмешивайтесь! – Никта рванула руку сильнее, уже невзирая на боль. На этот раз освободиться удалось, - я сама могу с этим справиться. Без Вашей помощи.

Ринн видел лишь то, что потемнело зеркало. Он сделал шаг вперед и коснулся стекла.

- Нет! – крикнула Никта в отчаянии, - Нет, Ринн! – и снова ударила ладонью по зеркалу, там, где его поверхности касался молодой человек. Ринн почувствовал легкий удар и отшатнулся.

- Не смейте меня так спасать! Слышите?! – она забилась в истерике, - я перебью все зеркала, если посмеете это сделать!

- Успокойся, - он обнял её темнотой, - успокойся. Она не стала вырываться. Вместо этого обняла его в ответ, продолжая плакать.

На стекле появилось для Ринна: «Убирайся».

Его словно кто ударил наотмашь.

- Ой, морочки-заморочки! - вскрикнул. Осознав, что произошло, развернулся и выбежал из комнаты стремительно.

- Прости, - он вновь обнял её, но теперь не для того, чтобы усмирить и успокоить.

Она подняла голову и посмотрела на него.

- Я хочу, чтобы ты жила, - он коснулся её щеки, чтобы осушить слезинку, - настолько сильно этого хочу, что готов сделать что угодно.

- Только не так, - Никта закрыла глаза, - Пожалуйста.

- Конечно, - он погладил её по голове, - все, как ты скажешь. Я буду рядом.

- Мне не выкарабкаться на этот раз, да? – она произнесла это едва слышно, словно боялась получить ответ.

Он промолчал.

- Понятно, - руки опустились.

- Я сделаю всё для тебя, - ответил он, сжав её пальцы в своих. И только теперь она поняла, что чувствует его прикосновение пальцами левой руки.

- Чашку горячего шоколада? – улыбнулась Никта несмело.

- Это будет огромной честью для меня, герцогиня.

Она часто повторяла про себя любимое присловие деда, но до этого дня до конца не понимала его настоящее значение. И только теперь, на грани, сидя напротив Хаоса с чашкой дымящегося ароматного шоколада, она в полной мере смогла согласиться с тем, что «не предают только враги».

_____

- Я знаю, как можно помочь.

- Убирайся.

- Я знаю, как можно помочь.

- Ты не расслышал, что я сказал, раб? Убирайся.

- У тебя нет выбора.

Удар. Тяжелый и жестокий.

- Если хочешь, чтобы она жила, - сплюнув кровь на зеркальный пол.

- Что?

- Меня зеркала ненавидят не меньше.

- Зачем тебе это?

- Считай, что Совесть эретрина подсказала.

- Душу Зодчего спасти пытаешься? Так ей ведь все равно, что с Никтой будет.

- Она много значит для тебя.

- Молчи, раб.

- Я виноват перед ней.

- Меня это мало волнует.

- У тебя нет выбора.

- Выбор есть всегда.

- Пусть живёт.

- Пусть…

Несколько серебряных капель упало на зеркальный пол. _____

Через некоторое время она вполне уже освоилась за зеркалами. Никтиной беспокойной и яростной натуре претила мысль о том, что она опустит руки и позволит посеребренному стеклу поглотить её без сопротивления. Ей было все сложнее передвигаться – зеркала, понявшие, что прикасаться она к ним не собирается, вытягивали силу через дыхание. Но пока силы окончательно не покинули её, она решила закончить, наконец, одно старое дело. Найти и уничтожить убийцу отца.

- Ты!

- Я.

- На этот раз тебя никто не спасет! Убью!

- Не получится, - усмешка.

- Умри, убийца!

Ему удалось вынудить её приблизиться к зеркалу. Она понимала, что единственный способ убить его ей, безоружной, - вытолкнуть в мир. И не страшно, если при этом погибнет она сама.

Схватила за ворот рубашки и потянула на себя, наклоняясь при этом опасно назад. Серебряная поверхность вздохнула чуть слышно, в предвкушении.

В последний момент он, схватив её за запястье, развернул так, что сам первым спиной коснулся зеркала, которое с торжествующим шипением поглотило его. На Никту, которая следовала сразу за ним, зеркала и внимания не обратили.

Она упала на пол в вестибюле Гранитного, едва успев выставить вперед руки, чтобы смягчить удар. Одежда была залита кровью врага, волосы были мокрыми от крови, даже во рту стоял запах крови. Никту мутило от этого теплого соленого вкуса. Она едва нашла в себе силы подняться. Стёрла набрякшим рукавом мундира кровь с лица:

- Один есть.

Обернулась к зеркалу.

- Использовали. Снова.

Зеркало промолчало.

- Мы по-прежнему враги, милорд.

- Да, милая, смертельные враги, - воздух вокруг стал плотным, как вода, - кровь между нами.

Удар пустотой. Из носа и ушей Никты хлынула кровь.

Некоторое время она приходила в себя. Стояла на коленях, наклонившись вперед, обхватив голову руками.

Сэт закричал радостно, увидев хозяйку.

Поднялась медленно, неуверенно.

- Сэт! – Никта, к своему собственному удивлению, была счастлива вновь обрести своего посредника не меньше.

Но птица не торопилась занять свое место на руке хозяйки. Сэт нерешительно топтался на подлокотнике кресла, расправив одно крыло.

- Что с тобой случилось? – Никта подошла к посреднику.

Птица крикнула отчаянно, когда Никта коснулась раненого крыла.

- Кто тебя так? – Никта почувствовала, как к горлу подступил комок.

***

- Спасибо за помощь с Сэтом, - она погладила птицу по голове. Операция прошла успешно, теперь предстоял долгий период лечения и последующей реабилитации, но все самое плохое было позади.

- Не за что, - капитан инстинктивно повел плечом, на котором сидела Нэвар.

- Где мои рабы? – спросила Никта.

- Здесь, - ответил капитан, - ждут Вас.

- Мне нужна только девушка. Сильвия, - сказала Никта, - второй может пока остаться у вас, в Гранитном?

- Надолго? – спросил капитан.

- Пока не найду другой каменный мешок для него, - ответила Никта холодно.

- Хорошо, - капитан кивнул сдержанно после небольшой паузы.

***

Сильвия

Дни были похожи один на другой. Час на час, минута на минуту, секунда на секунду.

Сильвия начала заболевать. С трудом открывала глаза утром, едва находила силы, чтобы подняться с лежанки.

Надзиратель неторопливо поставил на пол поднос с едой, подошел к кровати Сильвии, покачал головой неодобрительно, увидев в каком состоянии была та, и так же спокойно покинул её комнату.

Потом появился врач. Такой же неторопливый, как надзиратель. Он взял девушку за руку, чтобы проверить пульс, взгляд упал на ладонь с клеймом. Врач поежился, словно внезапно в камере стало холодно и неуютно.

- Эх… - он совсем сник, - теперь лечить как-то придется.

- Что с ней? – спросил надзиратель, стоявший в дверях.

- Здорова она, - вздохнул врач, - в этом и проблема. С дамочками бывает такое иногда. Чахнут в неволе.

- Может перевести куда? – спросил надзиратель, - мне тут зачем неприятности?

- Здесь будет, пока хозяйка не вернется, - покачал головой доктор. - А если не вернется? – спросил надзиратель.

- Тогда и ей помогать смысла нет, - ответил мрачно врач.

- Я забираю её, - раздалось от двери, - помогите перенести в карету.

***

Надзиратель вынес Сильвию из камеры. Она так и не пришла в себя, хотя и врач, и црушница приложили к этому немало усилий.

У выхода, в холле, Никта вновь столкнулась с Эретри. Подошла к ней и залепила звонкую пощечину, которая оставила на лице девушки след крови самой Никты и её погибшего врага.

- За трусость и предательство, - не объяснила, припечатала. Развернулась на каблуках и вышла из Гранитного, громко хлопнув на прощание дверью.

ВОЛНЕНИЕ меняется на САМОЗАБВЕНИЕ

Человек, одетый серо, не запоминается абсолютно. Кажется стеклянно-легким, настолько тонок. В карманах одежды, в волосах, в руках у него – увядшие одуванчики. Он вообще любит цветы. И о себе говорит, как о цветке. Не запоминает ни имен, ни лиц. Боится что-либо помнить. Больше всего – о себе. У него пустые глаза.

Сильвия: Исполнено третье желание. Отец здоров.

Рита

- Что же Вы наделали, Рита? - тихо произнес он и покачал головой с сожалением и неодобрением, - что же Вы наделали…

Одно за другим за зеркалами появлялись убитые отражения. Сбитые с толку, потерянные, в крови.

- Плохо, - Лорд оглянулся, - совсем плохо…

Он подошел к Согласию. Она дрожала как осиновый лист, то ли от страха, то ли от шока.

Поднял голову за подбородок и заглянул в глаза:

- Не больно, не страшно.

Старушка согласно кивнула. Успокоилась и даже попыталась улыбнуться.

- Иди, - приказал.

Отражение исчезло.

Дальше был Всезнайство. Рука его висела безжизненно вдоль тела, с кончиков пальцев на зеркальный пол капала кровь.

- А ты знаешь, что все хорошо? – спросил Лорд.

Отражение кивнуло с важным видом.

- То, что ты НЕ ранен, тоже знаешь? – спросил Лорд.

- Конечно, - отражение протянуло ему руку, чтобы показать - следа от раны не осталось.

И ему приказал уйти.

- А вот ты никогда от страха не избавишься, - сказал жестко Вздорности.

Тот вспыхнул:

- Я?! Вздор! Да я вмиг избавлюсь!

И исчез, как только в глазах его погас ужас.

Лорд подошел к Простодушию.

- А ты веришь мне, правда?

- Конечно, куманек… Ой! – спохватилась, зажала себе рот ладонями.

- Ну, так ступай, нюня, - хмыкнул Лорд, - все ладно будет.

Смятение ловило каждый его жест, каждое его слово. Едва сдерживалось, чтобы не броситься ему в ноги. Страх, постоянно преследовавший это отражение, теперь перерос в неконтролируемую панику.

Лорд подошел к ней. Взял двумя руками за голову.

- Будет плохо теперь, - предупредил.

Отражение начало извиваться от боли, вцепилось в его руки, завизжало. А потом вдруг затихло, обмякло, упало на пол без чувств. И по знаку Лорда исчезло.

Он подошел к Беззащитности. Погладил по прокушенной собакой голове, не боясь замараться в крови. Раны, благодаря счастливой особенности этого отражения, затянулись почти. Но ребёнок до сих пор был в шоке. Лорд взял девочку на руки бережно. И, укачивая осторожно, подошел к Умиротворению.

- А тебе ведь ничего не нужно слышать от меня, - сказал Лорд, - как тому, на кого ты так похож. Сам все знаешь.

- Не наказывайте её, - вдруг сказал Мир, - пожалуйста.

Лорд замер:

- Ты понимаешь, что сделал только что?

- Да, понимаю, - Мир привычным узнаваемым движением откинул с лица непослушные пряди. На лицо попало с пораненной руки несколько капель крови, что стекли по щеке, как слезы.

- Жди, - и ушел, укачивая Беззащитность и нашептывая отражению какую-то старую волшебную сказку в утешение.

Мир подошел к зеркалу, прямо на него поверх ребра оперения болта смотрела баронесса. Он вздрагивал и закрывал глаза каждый раз, когда вылетала стрела.

А когда желания и стрелы закончились, Мир в последний раз коснулся стекла и прошептал:

- Будь счастлива…

***

Он вернулся к зеркалу значительно позже. «Уставший смертельно» после пытки отражения. Подошел поближе к стеклу. Свистнул негромко и позвал:

- Рэйс.

Как только белая собака оказалась в зазеркалье, Лорд швырнул в комнату небрежным жестом конверт, запечатанный кровью Мира. Текст письма гласил:

"Ваше желание исполнено. Находить забвение и удовольствие Вы будете теперь только в убийстве. Холодным оружием. А за Беззащитность - первым, кого Вы убьете, будет Ваш приемыш.

И искушение получить забвение будет непреодолимым. И с каждым убийством оно будет все сильнее. Наслаждайтесь. (строчку завершала кровавая клякса)

P. S. В городе я Вас больше не держу. Вы вольны покинуть его в любой момент, в любом направлении".

КРАСОТА

Низкого роста, большеротая, с маленькими глазами. Редкая гостья в Мире. Не говорит – поёт, не поёт – дышит. Ходит на цыпочках, неслышно. Смешливая. Когда она рядом, кажется, что всё вокруг меркнет и темнеет. Люди словно слепнут, им тяжело быть поблизости: говорят, что сжимается сердце. Это единственное отражение, которое не дрожит перед посредниками. Даже исчезая, она будет смеяться. Хозяина – не замечает или считает своей тенью.

Анастасиус

ПОДЛОСТЬ меняется на СУЕТЛИВОСТЬ

Его невозможно разглядеть как следует. Невозможно даже понять радуется он в данный момент или печалится. Весь он кажется каким-то пестрым, разноцветным, как попугай. Вихрем проносится мимо, возвращается тут же – без всякой цели. Полезен тем, что никогда не сможет навредить хозяину злословием: никто никогда не поймет, о чем это он там тараторит.

Ксанф

НЕУРАВНОВЕШЕННОСТЬ меняется на СВОЕВОЛИЕ

Резкие черты лица, быстрые жесты, наглый взгляд. Широкополая шляпа. Это отражение – настоящее наказание. В один миг – перессорится со всеми, всех уличит в неправоте и ничтожности. Никогда не смеется. Не улыбается. Хозяина – ненавидит.

Поначалу все шло более или менее хорошо. Ксанфа лишь раз наказали за то, что уронил заготовку для серебряной дакской монеты. Избили. Не сильно, даже лениво как-то, без особого желания и фантазии. А вот спустя неделю, когда объявили о том, что хозяин хочет получить партию фальшивых эйзонов, начались проблемы.

Каждый раз, когда Ксанф прикасался к медной заготовке, рука с клеймом отдавалась свирепой болью. И приступ длился не меньше часа. Мучения были настолько жестокими, что Ксанф переставал соображать ясно и даже говорить отчетливо не мог, мычал только.

Алдара

А зеркало в насмешку словно показало ей мрачную темную хижину, в которой за столом, прикованные ножными кандалами к железным кольцам в полу, сидели избитые, измученные люди в рваной одежде, в одном из которых она узнала собственного мужа.

УНЫНИЕ меняется на БЕССИЛИЕ

Он слеп. Ему хозяин необходим – как поводырь, и не более. От него невозможно отвязаться. Он жалуется. Жалуется на темноту, на то, что прогнать её не может. Пытается придумывать предметы и людей – так, как если бы когда-то их видел. Но из-за этого только больше кажется жалким.

Генрих

ФАНТАЗЁРСТВО

Наплетет о себе с три короба. Расскажет всё, даже то, чего не было. Он – полный, даже толстоватый. Неуклюжий. Одежда на нем – бумажная, но он утверждает, что это драгоценнейший шелк. Никогда не смотрит себе под ноги – всё время только на небо. Очень не любит, когда кто-нибудь громко считает вслух.

Пишет Сильвия. 06.05.08 Никта с надзирателем так и не смогли привести Сильвию в сознание, поэтому ей самой пришлось тащить рабыню до кареты. Девушка была очень истощена, и црушница без труда уложила её на сидение. Теперь оставалось растормошить Сильвию и выпытать из нее хоть что-нибудь: Никта начала изо всех сил трясти девушку, пока та не очнулась. Как будто сквозь густую пелену, Сильвия смогла различить знакомые ей черты лица, но так и не поняла, кто её мучитель. Последовали еще несколько ударов, после которых Сильвии стало еще хуже, и от боли она застонала. - Где живут твои родители? - Никта не скрывала своего раздражения. Сильвия назвала адрес. Никта крикнула вознице, и карета повернула в сторону дома рабыни. Спустя несколько минут карета остановилась около дома Сильвии. Было тихо, и в окнах не горел свет. Никта открыла дверцу, взяла Сильвию за руку выше локтя и вытолкнула из кареты на тротуар. *** Неизвестно, как долго Сильвия пролежала одна, без сознания, на холодном и мокром тротуаре. Девушку не было видно из-за растущих рядом кустов сирени, и именно поэтому Виолетта не сразу её заметила, когда вышла в сад. Послышавшееся от калитки рычание заставило Виолетту выйти на тротуар, где она и обнаружила свою дочь. Рядом с Сильвией была соседская собака, которая посчитала лежащую без сознания девушку за врага. В ужасе, кинувшись к Сильвии, Виолетта никак не могла понять, что произошло. Она кричала, звала Сильвию, но все было бесполезно - девушка не приходила в сознание. Лишь когда на крики из дома выбежал Тиас, они вдвоем смогли занести Сильвию в дом. Тиас к тому времени уже поправился и чувствовал себя превосходно. В течение вечера они всеми известными средствами пытались привести Сильвию в сознание, и им это удалось. Она приоткрыла глаза и первое, что увидела, была её семья. У Сильвии не было сил, чтобы спросить, как её увезли из Гранитного, где Кристобаль, а родители даже не стали об этом спрашивать, чтобы поберечь силы дочери. Когда они её обнаружили, вокруг не было ни одного ее отражения и только потом появилось одно . Сильвия лежала обессиленная, не знала, что произошло с ней и как она здесь очутилась. А ещё ей очень хотелось увидеть Кристобаля. Но это было невозможно, так как Сильвия не могла даже выйти из своей комнаты, и единственным её занятием было смотреть в висевшее на двери зеркало, где было видно отражение больной девушки.

Пишет Нида.06.05.08 Она, запрыгнув на подножку, приказала кучеру ехать к центральной площади. Уже когда карета тронулась с места, нырнула внутрь и захлопнула дверцу. Напротив сидел человек. Все, что увидела Никта поначалу, был лишь черный силуэт. - Отражение, – она скорее констатировала факт, нежели спросила. Сэт, сидевший рядом с ней, крикнул тревожно. Тень ничего не ответила, только переместилась к окну. Фонарный свет, отразившийся в уличных зеркалах, упал на лицо незнакомца. Никта отпрянула. Это был Теодор Эквус-Монтероне. - Отражение, - словно заклиная привидение, произнесла Никта вновь. Лицо его напоминало посмертную маску. - Я видела тебя у баронессы Эквус, - црушница погладила птицу по голове, чтобы успокоить. Отражение дернулось странно. - Понять не могу, что за отражение ты? – нахмурилась Никта. - Умиротворение, - ответил он. - Хм… по тебе не скажешь, - она кивнула на многочисленные ссадины, царапины, кровоподтеки на лице и руках отражения, - выстраданный Мир какой-то получается. Отражение не пошевелилось. - Твой Хозяин мог бы и подлечить тебя, прежде чем отправлять обратно к людям, - неодобрительно покачала она головой. Она достала платок из-за пояса. Хотела стереть кровь у него со щеки. Но остановилась. Нельзя. Не привязываться и не привязывать. Отражение. Сэт опять вскрикнул тревожно. - Тшшшшш, - попыталась успокоить его Никта, украдкой бросив взгляд на Умиротворение. Тот с мертвым безразличием продолжал смотреть в окно, не реагируя даже на волнение посредника. Никте вдруг почудилось, что ей, наконец, удалось то, о чем она думала непрестанно: она успела к Лабиринту тогда. Рассеяла Стражу. Отбила у палачей их жертву. И теперь везла его прочь из города. Живого. Раненого, без сил, но живого. И можно было произнести: «Теперь мы квиты». И можно было попросить прощения. И можно было надеяться получить прощение. - Отражение, - напомнила она себе. Их высадили на Центральной площади. Она помогла отражению выйти из кареты (Мир едва мог держаться на ногах) довела его осторожно до скамейки рядом с фонтаном и опустилась в бессилии рядом. Затем вернулась за Сэтом, но тот сам вылетел из кареты и сделал большой круг над площадью. Никта подставила ему руку: - Зажило крыло. Надо же. Хорошо быть посредником, а не обычной птицей, да? – она улыбнулась счастливо, - тогда помоги. Приведи сюда Анастасиуса. Сэт наклонил голову набок и внимательно посмотрел на девушку. - Пожалуйста, - сказала она. Когда темный силуэт исчез из виду, Никта опустилась на скамейку рядом с отражением. - Надо ждать, - она дотронулась несмело до его волнистых каштановых волос, - потерпишь ещё немного? Умиротворение как-то странно посмотрел на неё, но ничего не сказал в ответ. - Больно? – спросила она, вновь пытаясь поймать его взгляд. - Синеглазка, - вдруг сказало отражение. Никта огляделась вокруг, не увидит ли кто, и после этого, сжала его руку: - Прости. Умиротворение кивнуло согласно: - Конечно. - Буду называть тебя Тео. Пока не исчезнешь. Можно? Мир прошептал: - Можно. Она отвернулась. В фонарном зеркале отразилась её благодарная улыбка: - Спасибо, - сказала то ли зеркалу, то ли отражению.

Пишет Анастасиус. 06.05.08 Анастасиус пробирался по тёмному кабинету к дивану. После пожара, пламя которого часто оживало в снах Таса, он не любил зажигать свечи и привык к постоянному мраку, даже днём. Ноги гудели, хотелось лечь на прохладные подушки и забыться как в горячке, в бреду, в агонии. Проходя мимо письменного стола, он услышал холодный звон разбивающегося стекла и вздрогнул. Противный звук пронёсся по всей комнате и кольнул головной болью. Нахмуренный Анастасиус обернулся. На ковре, слабо освещаемом солнечным светом из крошечного окна подвального кабинета, лежала разбитая пепельница. Вбежал Суетливость. Своим обычным хрипловатым голосом затараторил что-то. Отдельные слова выскакивали из непонятной тирады и становились осмысленными: "шум", "слышал", "хотел узнать", "что случилось"... - Ничего, Суэт, иди наверх, не нагибайся, пожалуйста, тут осколки, можешь пораниться. В самом большом куске бывшей когда-то целой и всегда наполненной до краёв пепельницы отразились два силуэта. Тас положил руку на плечо отражению и как будто хотел развернуть его к выходу. Но тот молча уставился на стол и, помедлив несколько секунд, спросил, довольно чётко: - Как же она так разбилась? - Не знаю, - начиная раздражаться ответил хозяин. - Обычно она стоит далеко от края стола. Видимо я рукой в спешке задел. - Нет, это не Вы. Тас, последовав взгляду отражения, обернулся к столу. Только сейчас он заметил, что на нём был какой-то новый объект. И судя по тому, как объект чистил перья блестяще чёрных крыльев, это была птица. - Посредник, - только и вырвалось у обоих. *** Сэт привёл его на Центральную площадь. Привёл, как будто был штурвалом корабля под названием "Артемьев". Сидя на плече, орёл не издавал ни звука, а Тас шёл, точно зная куда. На скамье сидела Никта с высоким отражением, выглядевшим слишком измученно для только что прибывшего из-за Зеркал. Никта еле заметно улыбнулась вместо приветствия. Взгляд, соединявший отчаяние и триумф завоевателя, знакомый взгляд сильной и хрупкой. Только сейчас, встретив её, Тас подумал, что они могли бы видеться и почаще. Отражение показалось молодому человеку странным и сразу же после тёплого "Привет" он спросил: - Что с ним? - Не знаю. Не могу понять. Появился таким. Идти не может, - Никта вздохнула облегченно, увидев Анастасиуса. - Куда его поведём? Ко мне? К тебе? Я схожу за своим чудаком Суэтом, мы его мигом перенесём. - Не знаю, - беспомощно повторила она и развела руками. Её саму смутило это новое ощущение, удивила собственная неспособность принять решение. Тас отчего-то улыбнулся. Обещав скоро вернуться, он зашагал обратно к Центру, искать Суетливость. Анастасиус так спешил, что забыл вернуть посредника Никте. И орёл продолжал сидеть у него на плече. Наверное, он сам знал, когда ему следует слететь. Осмотрев свой неуютный кабинет с мусором на ковре, Анастасиус не решился вести сюда девушку. Поэтому напару со что-то лихорадочно говорящим отражением они отнесли "новенького" в особняк Никты. Шли они быстро, по безлюдным переулкам. Из-за этого путь занял больше времени, зато их вряд ли кто мог видеть. В таких пустынных переулках даже зеркала не любят вешать. Молчание прервалось только когда они подошли к дому. - Вот и пришли, - с непонятной радостью в голосе сказал Тас. Никта благодарно кивнула. Она показала комнату, где разместить отражение. Анастасиус с любопытством рассматривал его бледное лицо, показавшееся знакомым. Но заметив, как устало выглядела Никта, он не осмелился донимать её расспросами. - Тебе нужно отдохнуть. Я могу прийти завтра. Ведь тебе есть что мне рассказать, - он мягко взял её руку. Никта нахмурилась, но кивнула в знак согласия. - И ещё я могу прислать надёжного человека, который мог бы ухаживать за этим несчастным малым. Как тебе идея? - Не думаю, что это хороший вариант. Учитывая то, кто я такая и чем занимаюсь. Это поставит под угрозу жизнь твоего человека. Тас не стал спорить, и, попрощавшись, он ушёл домой, убирать пепел с пола.

Пишет Алдара. 06.05.08 Алдара аккуратно прижала лист к стенке. К сожалению, от идеи вбивать в стену гвозди пришлось отказаться из-за шума, поэтому рисунки она решила развешивать без рамок, просто прикрепляя к стене на клей из яичного белка. Решив, что продержала бумагу уже достаточно, Алдара отпустила ее и слезла с табуретки. По периметру палаты на стенах висели детские рисунки - яркие, неуклюжие, ненастоящие настолько, что хотелось, чтобы они были правдой. - Скажи мне, - попросило Бессилие, - что ты делаешь? Тетя говорила всегда: «Когда тебе плохо, вокруг должно быть ярко. Запомни». На стене, возле которой стояла кровать, для того, чтобы защититься от холода, висело старое шерстяное одеяло темно-серого цвета. А на нем - бумажные и тряпичные цветы, лоскуты разных цветов и оттенков - осыпавшаяся дождем радуга, бережно закрученная, заплетенная, пришпиленная. Алдара всегда смотрела на это одеяло с опаской - если на нем появлялась новая тряпица, значит, был повод для грусти. Так было, когда тетю ограбили, так было, когда выгорел дом напротив, так было, когда болела сама Алдара. Первый же цветок появился на одеяле, когда не стало ее мамы. Алдара тайком, пока тети не было дома, отрывала цветы от одеяла, чтобы печали в их маленьком мире становилось меньше. Когда Алдара покидала дом, серого на одеяле не осталось вовсе. Только некоторые лоскуты выцвели. Дети с радостью дарили рисунки больнице перед выпиской, поэтому Алдаре было что развешивать. К ее удивлению и радости, рисовать начали и взрослые пациенты, отсутствие темных красок - тонкий педагогический ход - было только кстати, и вскоре вся больница была украшена рисунками. Последний Алдара повесила в кабинете главврача. Из профилактических соображений. - Я боюсь, - нарушило молчание Бессилие, которое ходило за ней по пятам - другие отражения теперь не приближались к хозяйке. - Здесь что-то неправдивое, поддельное, а может, и кто-то - молчи, молчи, я же даже не вижу тебя, - бормотание сбилось на шепот. - Скажи, что ты видишь? Я вижу, окно вот-вот разобьется, само, я вижу, что день притворяется днем, а на самом деле он просто ночь, прекрати озираться, - монотонно, без интонации, - просто ночь, да, не говори ничего. Люди здесь, люди там, где тебя нет, да, их там даже больше, нет, не оглядывайся, говорю же - не оглядывайся! Алдара замерла, прислушиваясь к бормотанию отражения, повернулась к нему спиной и побежала прочь от этого голоса, от темноты, от беспомощности, которая и без того слишком часто к ней приходила. Она снова не узнала себя в зеркале - это могло бы быть какое-нибудь похожее на нее отражение, например, Отчаяние, но не живой человек. Она бежала, а вслед за ней слепо в стены билось Бессилие, кричащее о том, что ночь притворяется днем.

Пишет Эретри. 06.05.08 Ладони сомкнулись, закрывая слабый свет, точно занавес. Стало темнее, стало проще, два мизинца алебардами скрестились перед глазами – ночь. И всё испарилось. Звуки исчезли, бледные краски… Узором из инея, пылью. Почти не видны были тонкие просветы, алебарды держались всё так же крепко, и линии жизни лежали неподвижно на обеих сторонах. Но занавес уже слабо - дрожал. Потом – сильнее, сильнее. То приближаясь, то отдаляясь, как в лихорадке зыбкой. Затрясся. И скоро упал, открыв сцену без актеров: Эретри убрала ладони от лица. Но ещё долго смотрела на них, точно на выцветшие шторы, сорванные ветром с окна. Линии жизни… да, красиво. Прекрасно. И ничего, ничего, совершенно ничего больше. Пусто. Никто. Ничего. Не смотри. Алый отпечаток на правой ладони. Огненно-яркий, освещающий полумрак. Эретри шепнула только: «Краска. Краска», не слыша собственного сердцебиения. Не ощущая слов. Глядя на красное, легко было бы идти в темноте, не оступишься ни разу. Но Эр не могла сделать ни шагу, приятный холод вдруг разлился в груди. Приятный и страшный. Она оглянулась. Нет. Безымянного не было больше рядом. Онемевшее сердце – инеем. Жестоким цветком. Мороз. Эретри отступила, тяжело дыша. Прижалась спиной к стене, чтобы не упасть. И всё смотрела. Смотрела на ладонь. Смотрела, замерзая в тесной тишине, спокойно. Опустив голову, прислушивалась: вот-вот. Скоро. Секунда к секунде. Линия к точке. И всё. Алое, злое, дыханием, пульсом, жарким, углистым – огнём. В синем морозе. И в тишине. В самое сердце - удар. Удар. И режущим теплом, больно в груди забилось короткое слово. «Кровь». Потом быстрее мига – искры рассыпались жарко. Укол за уколом. Дробные полосы. Быстрее, быстрее – ритм. Болью, теплом, живительным ядом… Эретри кусала губы, из последних сил стараясь выровнять дыхание. Дробь не утихала и всё вышвыривала слова, как угли из жаровни: - Кровь… Жива, жива, её отпустили… Зеркало. Зеркало, зеркало, что взамен? Всё хорошо. Хорошо? Конечно. Ничего не случилось. Сон. Такая игра… моя. Я только играла…

- Да нет, - шагнуло из темноты Здравомыслие, - Нет же, Эр, что за вранье. Плохо, - покачала головой укоризненно, - Это была не твоя игра, не твои правила… Слишком глупые и злые правила. Где ты только нашла их, зачем? Зачем согласилась, с готовностью приняла? Кто ты теперь? И что изменилось? Серая. Серая, как камень, но от этого не твёрже. И зеркала здесь ни при чем, ничего они у тебя не забирали. Потерю ты выбрала – сама. И поверила… - Тихо, - Эретри прижала палец к губам, настороженно прислушиваясь. Тепло не утихало, продолжало пульсировать в сердце, - Слышишь… Слышите? - Что я должна слышать? – Здравомыслие усмехнулось горько, - Почему бы тебе, тебе не попытаться для начала увидеть – меня? - Глупое. Ты не знаешь, а я слышу. Плохое. Что-то плохое… здесь. Здесь, - девушка выпрямилась, отошла от стены, шатаясь слепо, точно Бессилие. Рукой коснулась груди – со стороны сердца, - Здесь, - повторила хрипло и тише. Здравомыслие согласно кивнуло. Без особого, впрочем, участия.

- «Зеркало, зеркало, что взамен», - произнесло нараспев, - Или кто? Может, лучше не спрашивать, нет? Подумай-ка, будет больнее. Не слушая, Эретри подошла к зеркалу в холле. На ощупь нашла стекло. Приложила ладонь. Ту, которая – с клеймом.

- Предательство… Трусость… Слышишь, Храбрость? – она испугалась собственной улыбки, - Вот как получается… Мы не навсегда расстались с тобой. Огонёк… - стало труднее говорить, через жар, - Огонёк. Не оставляй меня, но пожалуйста… не слушай, что я сейчас говорить…буду. Тебе не понравится, Огонёк. Ты рассердишься очень. Не слушай. Она перевела дыхание. Как всё-таки пусто. И как свободнее становится дышать. Теплее. «Зеркало, зеркало, кто взамен?» - Нет, - сказала вслух, помедлив, - Всё хорошо. Никто не умер. Стекло мелко задрожало в беззвучном смехе. Или в лихорадке, не разобрать. - Лорд, - теперь она не смела называть его Верлонтом, - Спасибо, Лорд. За Никту. То, что не сделала я… и то, что сделала – такое ни один мир не прощает. Я не зодчий. Заберите это имя, я не могу его больше носить… С такой… памятью… с такой… Слез Эретри не сдерживала, но только их и не было. Может быть, справедливо. С ними было бы проще. Закрыть глаза, понарошку ослепнуть. А не прозревать через каждое слово – так. - Но скажите, скажите… - Ведь правда? Всё хорошо теперь? Всё хорошо? Никто не умер? Скажите, никто? Никто? Не дожидаясь ответа, она кивнула согласно. Жалко и заискивающе – перед стеклом. Не оглядываясь на злой шепот Здравомыслия за спиной, по-детски бессильно, трусливо, упрямо продолжая верить в то, что… - Всё хорошо, хорошо теперь. Никто не умер. Всё… Хорошо.

Пишет Ксанф.06.05.08 Мир вокруг изменился. Странно было это осознавать. Теперь сутки разделились на "до станка" и "после". А в последние дни в игру включился новый параметр - "боль". Ксанф даже разделил его на фазы: острой (во время работы), уничтожающей, когда уже мозг отключался (в конце дня), и ноющей (в оставшееся время). Сначала казалось, что все пройдет само собой, постепенно рассосется и остынет, но с каждым днем, с каждым часом становилось все хуже и хуже. Рука отекла и сильно кровила, все пястные суставы разворачивало, ногтевые пластины посинели - дело принимало серьезный оборот. Молодой человек сразу понял, с чем связаны его проблемы, но даже подумать не мог, что можно сделать. Когда через три дня на руке появились все признаки тяжелого гнойного процесса, Ксанф первый раз отказался выполнять работу, за что был жестоко наказан. Его избили и все-таки вынудили заняться монетами, несмотря на то, что боль многократно усилилась. Несколько людей - товарищей по несчастью - еще долго бросали на него сочувственные взгляды, но не более. Пленным запрещалось общаться между собой, на некоторых, особенно непокорных, одевали даже специальные воротники, как на собак, чтобы ограничить радиус обзора. Со стороны выглядело пугающе. Их не держали за людей. Прошел еще один день перед тем, как Ксанф даже после побоев отказался браться за фальшивку. Он просто не мог. И надсмотрщики ничего не могли сделать. Похоже, до них дошло, что это не просто бунтующий парень, а реальная проблема. Первые претензии были выдвинуты продавцам, но тех уже и след простыл. Ксанф никому не объяснял причину своей неспособности выполнять работу, но результат показывал постоянно. На день его даже оставили в покое, но никаких антисептиков, разумеется, не дали, они совершенно не хотели понимать, где корень проблемы, а уж заниматься лечением и подавно. Больше всего Ксанф боялся, что после недолгих совещаний его решат убить, как ненужную, отработавшую свое игрушку, сломавшуюся машинку. Но хозяин- фальшивомонетчик видно был не настолько богат, а человеческая жизнь была для него не настолько дешевой, чтобы просто забыть о юноше. Ксанфа это удивляло при таком обороте поддельных монет. Возможно, ему было просто трудно оценить масштаб этой подпольной организации- ведь если рабов слишком мало, то стоило заботиться о каждом, но судя по питанию и условиям, заботиться не собирались. Решение, которое нашли "работодатели" оказалось проще и осмотрительнее. Но как явление, их поступок, сам по себе не вязался с представлениями Ксанфа о жизни. Вместе с новой партией денег его передали - читай подарили - ремесленникам. Между бандитами явно были какие-то обязанности и долги, а Ксанф их, по всей видимости, устранил. Теперь автоматически юноша превратился из простого раба, которому грозило повешенье, в ученика. А значит, следовало заниматься и хорошенько обо всем молчать. Здесь же ему позволили первое время отдохнуть и попытаться справиться со своей болью, ведь рука понемногу прекращала кровить. Вполне логично, если учесть, что теперь от Ксанфа требовалось только исправно учиться и стараться все запоминать для собственного же блага, чтоб не было потом нареканий. Поначалу ему приходилось выполнять всю грязную работу и делать шлифовку, но через некоторое время разрешили занять место у станка. Теперь у него не было прямого хозяина, был лишь учитель, который кормил и поил его. Юноша не понимал пока только, каким образом придется только этот долг отдавать. Но в общем дела радовали. Кроме того, здесь были зеркала. Ксанф старался избегать их первое время, но долго это продолжаться не могло, поэтому уже на второй день пришлось с этим смириться и спокойнее смотреть на свое отражение за полировочным станком.

Пишет Рита. 06.05.08 «Вздор». Первой эмоцией при прочтении письма на стальном лордовом листе было это. «Вот еще, стану я потакать его извращенному черному юмору». Потом Рита прислушалась к своим мыслям о Монти. «А ведь и правда, как было бы здорово убить его, искупать руки в его крови. Чтобы это было как гран-при в конце долгого интересного приключения. Гонка, поединок.. Только не сейчас. Слишком рано, азарта не будет». Она выписала в поместье лучших учителей. Фехтование, стрельба, рукопашный бой, стратегия, логика, - чем больше шансов будет у Монти, тем лучше в итоге окажется для всех. И тем интересней. «Наверно, после первого убийства – намеренного, не из защиты или мести – я перестану осуждать Виктора». Гораздо сложнее оказалось решиться написать мальчику все, как есть. Но даже это прошло без лишней рефлексии, на каком-то дурном кураже. Хоть Рита не сомневалась, что Монти и так проявит усердие в занятиях, честнее, если он будет знать, что от этого зависит его жизнь. Баронесса усмехнулась. Она представила, как Монти дочитывает письмо, как хмурятся его брови, а глаза наполняются упрямой мальчишеской злостью. Вот он по ее просьбе сжигает письмо в пламени свечи, и оно еще не догорело, а рука уже сжимает рапирный эфес. Начинается игра на годы. Но надо развлечь себя сейчас. Никто из ритиных спутников не знал, зачем они выехали из столицы, почему от Аквила повернули не на восточный тракт, ведущий к поместью Эквус, а пошли вдоль русла Урашимы, в сторону моря. Баронесса гнала коня, как будто опаздывала на праздник. Или на пожар. Подальше от ультиматума, переданного через Эрклиг, - кто знает, действовал ли он до сих пор. Ближе к.. чему? к смерти? Рита не исключала такой возможности, слишком уж опасным было главное ее желание. Оно, желание, только пришло в ритину голову, и уже не отпускало ни на миг. Как репетируют влюбленные слова перед свиданием, так она в сотый раз прокручивала в мыслях, как это будет: удары и взгляды. Сначала, вероятно, будет удивление. Разве Хассан поверит, что она приехала его убить? Потом будет ярость, после первой раны. Потом.. интересно, будет ли страх? Недалеко от пересечения с дорогой на Олорун им встретился другой конный отряд. Рита сразу узнала мавра во главе отряда – один из людей Хассана, сопровождавший их на Пустынной линии. Редкая удача. А она уж думала, придется по всему побережью искать. - Тебе не стоит ехать дальше, госпожа, - в их наречии не было обращения «на Вы», поэтому мавр называл всех в единственном числе. Рита привыкла к этому на Юге. Баронесса кивком головы приказала ребятам из отряда поехать вперед проверить, но пират остановил ее: - И твоим людям не надо ехать туда, там только смерть. На несколько километров до моря. - Мне нужно видеть командора. - А разве он не под тобой, госпожа? – мавр улыбнулся и показал пальцем на ее вороного жеребца. «Вот ведь запомнил, хитрый черт!» Впрочем, как зовут ее коня, знала вся столица. Почему-то все, что касалось правителей, было самыми смакуемыми подробностями. - Не думаю, что творившееся там творилось с согласия Звезды Лорда. Где Хассан? – почти рявкнула она. - Мы только защищали своих людей, - мавр сразу погрустнел, словно бы оттого, что она не оценила его юмор. – Я провожу тебя, но это зрелище не для женщины. Уже темнело, но даже в сумерках местность вокруг вызывала дикое отвращение. Это было что-то вроде деревни, теперь догорающей, и лошади шарахались от огромных костров – домов. Довольно сильный ветер раскачивал повешенных - почти на каждом дереве. - Фальшивомонетчики. – мавр ехал по левую руку и комментировал то, что они видели. – Похитили нескольких наших людей. Доктор у нас, кстати, столичный, его тоже. И не собирались отдавать. Они первые на нас напали, мы только поговорить хотели, выкупить там.. Рита покачала головой. Кто же этому поверит? Но нельзя не признать, пираты здесь выступили как санитары леса и, в конце концов, это дело не ее, а градоначальника Наваля, все побережье в его юрисдикции. Мавр подкинул в воздух латунную заготовку под золотую монету. Рита перехватила ее на лету и вгляделась в свое отражение в гладкой поверхности, на которой, видимо, не успели выбить лордов вензель. Заготовка была восьмиугольной, как эйзон. - Будет доказательством, - ответила она на недоуменный взгляд и спрятала монету в карман. Уже за «деревней», подальше от этих зловещих костров, стояли шатры без опознавательных знаков и флагов – пираты предпочитали не декларировать свое присутствие на суше. Баронессу проводили к центральному: - Ты можешь отдохнуть здесь, госпожа. Командор скоро придет, - и ее спутник исчез. Чтобы предупредить. Ждать осталось недолго. Она с жадностью втягивала воздух и смотрела на звезды на побережье. Звук прилива смешивался с мыслями, не позволяя сосредоточиться на чем-то одном.

Пишет Хаос Мира Зеркал. 20.05.08

Анастасиус БЕЗМЯТЕЖНОСТЬ меняется на ВРАЖДЕБНОСТЬ

Ксанф МУДРОСТЬ меняется на СЧАСТЬЕ Точная копия Никты, только с веселыми синими глазами, юным румянцем и солнечной улыбкой.

Эретри «Найди её. Спроси о цене. Как скажет, так и было, значит». Кроваво-красная надпись лениво стекла по зеркалу с обратной стороны.

НЕПРЕКЛОННОСТЬ меняется на УТЕШЕНИЕ Пожилой человек с зонтиком подмышкой.

Рита АДЕКВАТНОСТЬ

Сильвия НЕДОВОЛЬСТВО меняется на ПРИВЕРЕДЛИВОСТЬ Небольшого росточка мальчуган. Одно плечо у него было выше другого, а глаза как будто разбегались за уши. Волосы разнородные – некоторые пряди были жесткие, курчавые, другие напоминали пух, третьи твердой проволокой указывали в потолок. Привередливость, одним словом.

Никта ОТКРОВЕННОСТЬ меняется на НЕБЛАГОДАРНОСТЬ

Алдара ЭНЕРГИЧНОСТЬ меняется на ПРОСТОДУШИЕ (внимание калечное отражение) Старушка, улыбающаяся и румяная. От неё сильно пахнет луком и соленой рыбой. Любит советовать, вмешиваться в разговор. Всех женщин зовёт «нюня», мужчин – «кум», всех прочих и детей – «добренький».

Пишет Сильвия. 03.06.08

Сильвия несколько дней не могла выйти из своей комнаты. Как только она пыталась встать с кровати и сделать несколько шагов, её пробирала дрожь, ноги подкашивались, и она почти сразу теряла сознание. Родители вызывали лучших врачей столицы, но те только задумчиво качали головой и прописывали постельный режим. Только на пятый день Сильвия смогла встать на ноги и выйти в гостиную.

Ничего не изменилось с ее последнего визита домой, хотя она уже давно не была в родном гнезде. Родителей не было дома - видимо, они куда-то ушли.

Ее внимание привлек небольшого роста мальчуган, сидевший на диване. Это был Привередливость. Одно плечо у него было выше другого, а глаза как будто разбегались за уши. Волосы разнородные - некоторые пряди были жесткие, курчавые, другие напоминали пух, третьи твердой проволокой указывали в потолок.

Сильвия подошла к Привередливости, тихо сидевшему на краешке софы. Ее лицо отразилось в лежащем на столике зеркале.

- Как дела? Ты давно здесь?

- Нет, недавно. Мне тут не нравится: слишком старый диван, пыль везде, и вообще - неуютно тут. Все не то. - Привередливость состроил недовольную гримасу и отвернулся от своей хозяйки.

- Не нравится, так не нравится. Тебя никто не спрашивал, хорошо у меня дома или плохо.

- Так это твой дом?! - от волнения Привередливость схватился за голову. – Я думал, что это как минимум пристройка шикарного особняка!

- Что ж, хорошо жить всем хочется. Но пока тебе придется умерить свои стремления. Дальше Сильвии не хотелось продолжать этот бессмысленный диалог и она ушла на кухню, но внезапно возникшая в сознании мысль заставила вновь обратиться к привередливому отражению.

- Ты не видел моих родителей?

- Нет.

С одной стороны, Сильвия была рада такому лаконичному ответу Привередливости, но с другой - куда же могли они уйти?

***

Через час послышался шум открываемой двери, и в гостиную тихо вошла Виолетта. Она осторожными шагами прошла в свою комнату, чтобы не потревожить Сильвию, но та уже поджидала ее.

- Сильвия, дочка, ты встала?

- Да, мне уже намного лучше. Мам, где ты была? Почему вас так долго не было? Виолетта тяжело вздохнула. Нелегко ей было говорить, но рано или поздно это должно было случиться. Она протянула Сильвии распечатанный конверт, адресованный на ее имя.

Содержание его было предельно ясно: Сильвия уволена с работы за длительное отсутствие на рабочем месте.

Пишет Нида. 03.06.08

Мир спал.

Никта сидела на подоконнике, задумчиво глядя на улицу.

Ещё один день.

И ещё одна ночь предстоит.

Она не отходила от постели калечного отражения уже вторые сутки.

Сначала было ощущение беспомощности и отчаяния. У нее даже возникла мысль о том, что для Тео нужно нанять опытную сиделку.

Потом была усмешка. Такая, что горло поцарапала изнутри.

Отражение.

Взгляд в сторону зеркала.

- Калека, - шепотом.

Взгляд в окно.

Внизу у одного из уличных зеркал - молодой человек в одежде гвардейца Хаоса.

Взгляд отражения.

Никта вновь посмотрела на спящего Тео.

«Я хочу умереть» - она вздрогнула от этого голоса. Оглянулась стремительно.

Гвардеец продолжал смотреть на неё. И на его губах она видела след последнего произнесенного слова.

Никта усмехнулась зло и бросила ему ключ:

- Зайди в дом. И Неблагодарность захвати, - она кивнула на миловидную аккуратно одетую женщину, появившуюся у крыльца из ниоткуда.

Никта спрыгнула с подоконника, осторожно ступая, пересекла комнату, и перед тем, как закрыть за собой дверь, бросила прощальный взгляд на Тео. Мир спал.

Пишет Рита.03.06.08 Рита не успела даже порадоваться тому, что поблизости нет ее «красноречивых» отражений, когда поняла, что это он идет к шатру. Встречи с которым она так ждала. В стольких вариациях себе представляла. И сейчас не могла отвести от него глаз. «Вот бы ты убил меня, Хас», - улыбнулась она, собрав последние остатки здравого смысла. Неизвестно, каким мыслям приписал ее улыбку Хассан.

Хотя он мог бы подойти незаметно со стороны побережья, он явно выбрал такую дорогу, чтобы Рита заметила его издалека.

- Ночи доброй тебе, госпожа, - он чуть поклонился, прижав руку к сердцу.

Баронесса взглянула на него деланно-строгим взглядом.

- Доброй.. Я рада видеть тебя живым и невредимым, - ничуть не соврала она, - Однако потрудись мне объяснить, что здесь произошло.

Он бросил на неё удивленный взгляд исподлобья. В зрачках отразились всполохи пожара.

- И я рад видеть тебя в добром здравии, Бора.

«Бора». Рита стиснула зубы. Как ее бесила необходимость повторить свой вопрос! И эта независимость Хассана, и прозвище, данное им.

- Так ты ответишь, что здесь было?

- Разве мой человек не объяснил тебе этого? – его что-то задело в её тоне. Смутное ощущение неправильности происходящего. Опасности, - может, мы обсудим это в более спокойной обстановке?

К ним приблизился матрос с подносом, на котором стоял серебряный кофейник и две крошечные серебряные же чашки.

- Хорошо.

Она покачала головой: гнать воспоминания было уже бесполезно. Пустыня. Такой же маленький стаканчик с геометрическим узором по краю. Вино и хлеб. Хас все-таки спас ей жизнь. Как теперь.. Что теперь сказать ему? «Я приехала тебя убить»? И как это сделать..

Они вошли в шатер и сели друг напротив друга. Хассан знаком отпустил матроса. И теперь они остались одни. Он налил дымящийся ароматный кофе в чашку и, сделав глоток, передал её баронессе.

- Я не боюсь, что ты отравишь меня. Хотя, наверно, стоило бы, - с грустной улыбкой Рита отпила из чашки в том месте, где касались серебра его губы. – Знаешь, я ведь собиралась искать тебя на побережье.

- Зачем? – он отпил из своей чашки, не сводя взгляда с собеседницы.

- Чтобы убить.

Хассан улыбнулся:

- Неужели за то, что посмел поздравить тебя с днем рождения? Я ведь, помнится, попросил у тебя прощения за эту дерзость.

- О нет, ну что ты! Разве я похожа на человека, готового проскакать столько миль ради подобной прихоти? – она отвела на секунду глаза, не переставая тем не менее следить за каждым его движением. – Я много думала. И поняла, что только тогда стану по-настоящему свободной, когда умрут люди, которые мне дороги.

- За такие слова из твоих уст и умереть не жаль, - все также улыбаясь, ответил он.

- Начнем? – Рита вопросительно подняла бровь и потянулась за шпагой. – Я бы предпочла на побережье.

- Почему не здесь? - Хассан даже не пошевелился.

- Так будет безопасней для того, кто останется в живых. Да и места маловато, - она обвела взглядом просторный, но несравнимый с фехтовальной залой шатер.

- Ты понимаешь, что произойдет, если кто-то из нас умрет от руки другого? – осторожно спросил Хассан. Лихорадочный блеск в её глазах и слишком торопливая речь теперь всерьез встревожили его.

- Мне будет уже все равно. В любом случае.

- Тебе будет все равно, если твои люди погибнут?

- Это вряд ли. Ты же знаешь, сколько со мной всадников. Перевес на моей стороне.

- Что с тобой случилось? – он уже понимал, что не получит правдивый ответ на этот вопрос, но не задать его не мог.

- А разве я не была такой всегда? Бора. Ледяная и равнодушная.

Хассан резко встал:

- Дай мне время. До утра.

- Ну нет, - Рита встала у него на пути, - утром за мою жизнь никто не даст фальшивого эйзона.

С этим словами она бросила монетку под ноги Хассану.

- До того, как начнет светлеть. И это только между нами. Не вмешивай своих людей, я не хочу их смерти. Мой отряд снимется тотчас, когда мы поедем к побережью, и не будет преследовать твою команду, если..

Она замолчала, потому что пояснять, что «если» было излишне.

Он выдержал значительную паузу прежде, чем ответить. Два оскорбления. От той, что знает законы юга и цену словам.

- Мне нужно предупредить своих людей. Либо я получаю время, чтобы отдать им последние распоряжения, либо ты можешь убить меня прямо здесь и сейчас, - он развел руки в стороны, показывая, что не вооружен и не собирается оказывать сопротивление, - я не смею отказать гостю в его просьбе в любом случае. Закон гостеприимства.

В любом другом случае это было бы безумством, но не с Хасом.

- Хорошо. – произнесла она. – Твое слово. Только не заставляй меня ждать слишком долго.

- Ну что ты, Бора. Разве же я посмею? – он поклонился, - не скучай. Я скоро вернусь.

И вышел из шатра стремительно.

Еще не начали прорисовываться темные контуры корабельного леса в рассветном небе, когда пираты свернули лагерь. Ритин отряд отступил к реке. Остались только два шатра. Баронесса наблюдала за происходящим, чуть отводя парусиновую занавесь шпагой. Вот он выходит из своего шатра, направляется к ней. Она вышла навстречу.

До скал на побережье было рукой подать, и они сразу отыскали идеально-ровную площадку – камень, отполированный волнами.

Он встал напротив неё, ожидая.

«Упрямый, упрямый..» - Рита в ярости резко втянула воздух: в то время, как она сама была в стойке, готовая отразить его выпад, Хассан даже не вынул шпагу из ножен.

- Что, так просто дашь себя убить? – без вызова в голосе спросила она.

- Не хочу вставать между тобой и твоей свободой, Бора, - спокойно ответил он, - это было бы невежливо с моей стороны. Поэтому ответ на твой вопрос – да.

- Мрак! Я не могу убить – фактически – безоружного. Защищайся, - ее клинок рубил на лоскуты воздух между ними, - Без тебя придется туго твоим людям. Без тебя баланс сил на востоке катастрофически нарушится. В конце концов, твои дети будут расти без отца. Ну что мне еще сказать, чтобы убедить тебя?!

- Скажи «пожалуйста», - усмехнулся Хассан печально.

- Пожалуйста, - почти по слогам произнесла она, поднимая шпагу.

Он медленно обнажил оружие. Но было очевидно, что к бою он готовиться и не собирался. Острие шпаги коснулось камня.

- Ну что же?!

Звон металла о металл. Кончик его клинка высек искру из камня, настолько сильным был удар.

Он почувствовал, как дрожит её рука. От нетерпения, ярости, ненависти?

Хассан перехватил её взгляд. Все тот же лихорадочный блеск. Что же с ней случилось?

Шпага осталась опущенной острием к земле.

- О, как с тобой сложно, Хас, как сложно.. – остался только один аргумент. – Я разобью зеркало, если ты не будешь драться.

- Даже шантаж. Самым дорогим, что есть у меня, - мрачно констатировал Хассан, - что же случилось с тобой, Бора?

- Я пожелала свободы. И Хаос указал мне самый быстрый путь.

- Быстрый путь, - Хассан хмыкнул неодобрительно, - хорошо.

И поднял шпагу, приготовившись отразить атаку.

Рита уже было порадовалась своей удаче, но на каждый выпад Хассан отвечал блоком или уходом в сторону. Они уже трижды менялись местами, и баронесса начинала уставать. Выпад – защита – полувольт – снова выпад, и так до бесконечности. В последнем рывке она попробовала сократить дистанцию, увеличить скорость. Удары посыпали градом на клинок Хассана. И хоть они были не так точны, и не той силы, расстояние между ними неумолимо уменьшалось.

В ответ на имброкатту он внезапно опустил шпагу, и Рита еле успела остановить руку в паре сантиметров от сердца.

- Какого мрака?!

- Ты умереть хочешь. Не убить, - ответил Хассан, - а в этом я тебе не помощник.

- Если бы ты защищался, как следует.. – Рита устало опустилась на камни. - Я не могу убить тебя так.

- Возможно, я вообще не могу тебя убить, - еле слышно добавила она.

- Тогда зачем? – он бросил ей с горечью, чиркнув по скале острием шпаги в бессильном отчаянии.

От слов Хассана в ней проснулась злость: действительно, зачем было все затевать, если она неспособна даже на это? Рита одним прыжком оказалась перед ним и ударила дагой в подреберье.

Он резко и сильно ударил её по запястью гардой, буквально за мгновение до того, как лезвие прорвало бы ткань рубашки.

Он дал ей прийти в себя и затем произнес с ледяным спокойствием:

- Защищайся, Бора.

Он начал, убыстряя темп и варьируя связки ударов и защит, наступать на неё. Рите хватало времени только, чтоб отбивать выпады. Постепенно он не только убыстрил темп, но и наносил удары все с большей силой, словно намеревался вбить баронессу в землю. Она попробовала было снова сократить дистанцию, но встретила жесткий отпор, а в этот раз Рита не собиралась умирать. Ей захотелось во что бы то ни стало доказать Хассану – только вот что доказать, не успевала додумать в раже поединка.

Хас окончательно вымотал ее. Мышцы правой руки горели от напряжения, и все сложнее было поднять клинок. Все чаще Рита встречала удар Хассана перекрестьем шпаги и даги, не в состоянии парировать или уходить в сторону. Она вложила последние силы в бешеную, глупую, но неистовую контратаку. Слишком неаккуратную – хитрый крученый прием Хаса оставил ее без шпаги.

Поняв, что с одной дагой она не сможет даже защищаться, Рита опустила руки. - Давай, ты победил. Пора завершать поединок.

Он только покачал головой устало и, бросив клинок к её ногам, развернулся и пошел прочь.

- Хас, - окликнула она.

- Что? – обернулся.

- Спасибо за урок.

Он сжал руку в кулак, но ничего не ответил. А просто продолжил свой путь.

Морской ветер трепал ее волосы, швыряя пряди в лицо, как пощечины. Рита смотрела ему вслед, а в голове крутилась одна только мысль: наверно, это последний раз, когда она видит Хассана.

Повернуть время назад? Как было бы заманчиво! Променять всю свою гордость на его имя - один раз произнесенное, но именно тогда, когда еще можно все исправить. Можно ли?

Но Рита молчала. И ненавидела себя за это.

Когда Хас скрылся за изгибом береговой линии, ей показалось, что она осталась одна в целом мире. Буравила взглядом свое отражение в металле клинка. Беззвучно, одними губами спрашивала «зачем?». То ли у себя, то ли у Лорда.

Рита приложила руку к сердцу, чтобы по его стуку понять, где наверняка. И приставила дагу острием к груди.

Хассан шел, не оглядываясь, прочь. А когда он уже скрылся за изгибом береговой линии, непонятное чувство тревоги и потери вдруг остановило его. Он понял, что должен был сказать ей на прощание что-то. Понял, что нельзя было оставлять её одну, там, на каменной площадке, исчерченной острием его шпаги.

Хассан бросился бежать. Время застыло. Он видел, как она приставляет к сердцу кинжал, как наклоняется вперед. Он не слышал собственный крик. Но она подняла на него странный отсутствующий взгляд, в котором вдруг вспыхнуло счастье.

Он подбежал к ней и выбил кинжал из рук. Неосторожно. Острие, распоров рубашку и кожу, чиркнуло по ребрам. Он упал перед ней на колени, прижал Риту к себе, словно боялся, что она все-таки просто из скверного характера решит умереть.

- Что ты творишь, глупая?! Что ты?! Зачем? – он поцеловал её в макушку, - зачем?!

И, по-прежнему обнимая её, так, чтобы она не видела, дотянулся до даги и полоснул по своей левой ладони.

- Все хорошо, - он вновь покрепче прижал её к себе, - все хорошо, Бора.

Пишет Анастасиус.03.06.08

Совместно с Алдарой

Отражение сменилось. Анастасиус не помнил, на чьё место пришёл Враждебность. Только вот после его появления других и заметно не стало. У Вражда был пугливый взгляд, который по иронии вселял страх в других. Отражения и раньше редко показывались на глаза, сейчас же как будто исчезли вовсе. Вход в кабинет хозяина был воспрещён, но это не мешало любопытным зеркальным существам стучаться туда при каждом шорохе, слышимом из-за дверей, откуда уже давно не пробивался дневной свет. Анастасиус жил словно не в столице зеркал, а в пустыне. Один, со своими гнетущими мыслями. Яркими вспышками в его жизнь врывались встречи с близкими в душе людьми. Лив, друзья, Никта... Детский центр отошёл в его сознании куда-то на дальние линии, он просто был прикрытием. Прикрытием для человека, который уже давно потерял нить своего спасительного клубка, потерял смысл и даже не собирался с силами, чтобы искать его.

===

Ты не способен быть опорой, ты увязаешь где-то. Мне сложно тянуть тебе руку, потому что ты не видишь меня, взгляд у тебя в те последние несчастливые для тебя месяцы, когда я была рядом, взгляд твой был чужой, мёртвый, тупой и безразличный. Я не могу жить с человеком, который даже не пытается меня видеть. Тас, если ты сам найдёшь себя, я вернусь. Я почувствую это. Надеюсь, что почувствую. Так, как раньше я нас чувствовала...

===

Короткое письмо на дешёвой бумаге, неровный почерк Оливии, показавшийся сначала ему незнакомым. Он закинул смятый лист в гору документов. По привычке. Потом убрал в самый нижний ящик, чтобы письмо не жгло ему память.

===

Очередной вспышкой в его угасающем разуме оказалась неожиданная встреча с Алдарой. Они столкнулись в переулке, каких десятки раскиданы вокруг Площади. Анастасиусу так живо вспомнились дни, когда в его только что открывшийся магазин заходили первые посетители, рассматривали странные товары и уходили. И как однажды зашла милая девушка с зелёными глазами.

Тас пригласил на чашку кофе. Ему давно хотелось поговорить с кем-нибудь из того прошлого.

***

Алдара держала Простодушие за руку. Она еще не оправилась от ужаса, который охватил ее, когда отражение вышло на середину улицы, по которой неслась карета, в то время Простодушие только улыбалась, чуть отвернувшись, точно Алдара ничего не понимала и не могла понять. Алдара отдышалась, закрыла глаза и с досадой свернула с оживленной улицы в сторону, надеясь, что паутина проулков в конце-концов отпустит ее в нужном месте.

- Куманёк, здравствуй! Дня тебе доброго, дороги тебе широкой, - причитающе заговорила внезапно Простодушие. Алдара приготовилась уже просить прощения у случайного прохожего, как внезапно обнаружила, что она его знает.

- Здравствуй, Тас, - обрадовалась девушка.

***

Кофе становился все холоднее, зато беседа - теплее, несмотря на то, что в нее то и дело вмешивалась Простодушие. У нее на словах все выходило так просто и ясно, что Алдара даже начинала сомневаться, что они с Тасом не усложняют ничего. Оба не могли начать говорить о том, о чем хотели, продолжая разменивать молчание на воспоминания, которые обесценились много, много переломов и перекрестков тому назад, так и не став бесценными. События пролистывались ими, как с детства дословно известная и оттого неинтересная, хотя и любимая до сих пор книга, и уходили назад, вырывались из памяти, потому что вовсе переставали иметь какой-либо смысл.

Алдара рассеянно вертела в руках чашку, не замечая ее, когда Тас, наконец, заговорил после продолжительного молчания.

- Помнишь, мы говорили про семью? Моя жена уехала и написала мне письмо, которое даже перечитывать не хочется, на которое у меня рука не поднимется написать хоть одно слово правды, потому что я ничего не понимаю. Бывает такое, что один человек бросает другого ради его же блага?

Алдара тронула отражение за руку, надеясь, что оно ничего не успеет сказать.

- Нет. Мне так не кажется, - Алдара подбирала слова медленно, осторожно. - Бывает, что-то не сказано, не проговорено, недочувствовано, что ли… но ради… Тас, это же все равно что врач уходит, надеясь, что больному станет легче от его отсутствия - как будто то, что о болезни ничего не напоминает, означает здоровье…

- Наверное, да... Но всё же. Меня иногда как будто парализует чувство вины за всё, что случилось и что не случится у нас с Лив. Например сейчас я раздумываю, ехать к ней или нет. Раньше я без промедления преодолел бы десятки миль просто ради того, чтобы взглянуть на неё или обнять.

- Я не знаю, - просто сказала Дар, качая головой. - Это означает только то, что что-то изменилось, но не обязательно холод внутри.

«Нет, нет, это я могу верить в красивые и общие фразы, когда за ними стоят другие слова, а он?» - Алдара поставила чашку со стуком, боясь, что уронит ее.

- Да, извини, что говорю всё это. Просто хотел услышать женскую точку зрения... Тасу показалось, что он чем-то обидел девушку.

- Почему ты просишь прощения? - Алдара изумилась искренне. - Я могу сказать только то, что я бы не могла уехать. Значит, либо я неверно поняла тебя, либо Лив - другая. Понимаешь?

Как мужчина, Анастасиус не мог сказать, что не понимает. И по той же причине он не понял. Улыбнулся как-то застенчиво и подумал, что их разговор напоминает болтовню двух подружек. И вопрос "Надеюсь, что у вас с мужем всё хорошо?" только усилил впечатление.

- У нас все хорошо было бы, если бы… - закрыла глаза, посчитала до десяти. - Если бы он был рядом. И я бы поехала к нему, если бы могла, но… Я не знаю, как объяснить.

Анастасиус пришёл в замешательство. Расспрашивать или не стоит её беспокоить? Он вопросительно взглянул на отражение, простодушно перебирающее салфетки на подставке. Чем-то оно напоминало последнее отражение Никты. Одинаковый отблеск страданий на лице.

- Он вне города. Я здесь. Я не помню точно, но мне кажется, я говорила уже, когда-то, в больнице. Дни перепутались, - она сжала ладони и подняла глаза, казавшиеся огромными на ее чуть осунувшемся лице.

Анастасиус боялся сказать что-то лишнее и обидеть её. Свои проблемы стали казаться ничтожнее, когда грустные глаза напротив смотрели в окно.

- Но тебе сложнее, - покачала головой девушка. - Я хотя бы знаю, что не могу ничего сделать.

- Да, мне ничего не остаётся как соглашаться, - усмехнулся Тас и допил остывший кофе. Он показался очень горьким.

- Ты всегда не размешиваешь сахар? - сощурилась Алдара, и почему-то ее ирония не прозвучала резко и неуместно.

Анастасиус поперхнулся. С невыразимым удивлением взглянул на ложечку в чашке и горку намокшего сахара на дне. Он добродушно улыбнулся, чем вызвал восторженный возглас отражения Алдары.

***

Входная дверь, гладкая, лакированная изнутри, отразила смутно и близоруко их лица.

Пишет Хаос Мира Зеркал. 17.06.08

Сильвия

На третий день начала болеть ладонь, на которой было выжжено клеймо рабыни. Боль с каждым часом становилась все сильнее.

Родители Сильвии хотели позвать врача, но девушка понимала, что здесь врачи не помогут. Против воли Хаоса не посмеет выступить никто.

Оставался единственный возможный вариант.

- Мне нужно пойти в магистрат. Вы не волнуйтесь, со мной все будет хорошо.

- Но Сильвия! Ты не можешь туда пойти! Ты слишком слаба, - сказала её мама.

- У меня нет иного выбора, - печально вздохнула Сильвия, - я не принадлежу себе больше.

- Давай мы хотя бы пойдем с тобой, - предложил отец.

Но Сильвия отказалась. Ей не хотелось, чтобы родители беспокоились из-за неё.

В приемной Эрклиг ей сказали, что Начцеха не появлялась уже несколько дней, поэтому вряд ли объявится в ближайшие несколько часов. Но Сильвия настояла на своем: ей нужно было дождаться хозяйку.

Через час ожидания в приемную вошли два гвардейца, которые вели под руки третьего человека. Он был серьезно ранен или на грани обморока, по всей вероятности, потому что самостоятельно идти был не в состоянии.

Его усадили в кресло рядом с Сильвией, и только теперь она увидела, что это был Кристобаль Рейес.

- Где госпожа Эрклиг? – холодно поинтересовался гвардеец.

- К сожалению, я не обладаю этой информацией, - не менее холодно ответил ему ординарец.

- Передайте ей это, когда увидите, - он указал кивком головы на Рейеса.

- В каком смысле? – не понял ординарец.

Гвардеец развернулся на каблуках, знаком позвал своего «коллегу», и они покинули приемную.

НЕДОВОЛЬСТВО меняется на СЧАСТЬЕ

Никта

ОТКРОВЕННОСТЬ меняется на РАЗДОР

Рита

БЛАГОРАЗУМИЕ

Анастасиус

БЕЗМЯТЕЖНОСТЬ меняется на ВРЕДИТЕЛЬСТВО

Алдара

ЭНЕРГИЧНОСТЬ меняется на ЗЛОБУ

СЮРПРИЗ. 08.07.08

Ксанф за Никту

Ринн ждал совсем не долго, но время тянулось как никогда лениво. Сперва он даже не понял, о каком отражении сказала ему Никта, но потом заметил у калитки средних лет женщину в простом, но изящном платье с легким шарфиком. Пышные каштановые волосы были аккуратно собраны и заколоты. Она совсем не обращала внимания на молодого человека, не взглянула у двери, когда гвардеец учтиво пропустил ее вперед, и исчезла сразу же, как только зашла в дом.

Никта не торопилась. Спустившись на пару минут, она проводила его в комнату и попросила еще подождать.

Гостиная комната с первого взгляда показалась Ринну слишком длинной, бесконечной, как коридор, но такую иллюзию создавали три больших зеркала - одно напротив двери, два других по бокам от нее - дополненные гардинами и серебряными подсвечниками на стенах. Мебель дорогого дерева с удивительной резьбой говорила о безупречном вкусе хозяина. Женской руки не чувствовалось, хотя все было сделано и расставлено для максимального удобства гостей и хозяина. Молодой человек не стал садиться и оставался стоять в середине комнаты, пытаясь не смотреть в зеркала.

Сквозь приоткрытые двери Никта в зеркале видела всю комнату и своего гостя.

Подождет, - решила она и отправилась наверх к Умиротворению.

Никта за Эретри

Здравомыслие полухмыкнула-полукашлянула. Бросила мимоходом пару едких слов прогорклым шепотом и в темноте растворилась. Только створка двери, как топор палача, хлопнула безнадежно.

- Все хорошо, - повторила Эретри как заклинание, будто сшивая суровыми нитками серую жизнь, расползающуюся по швам. Вроде и в Гранитном стояла теперь, а виделось зазеркалье, серая коробка, куда повернешься железное «нет» по стенам, потолку, полу.

И вдруг вспомнилось, как впервые она очутилась у стен Эйзоптроса.

Нестерпимо желанный блеск зеркал теперь скомкался в серебряную темень.

Затянула игра во сне, как трясина, жадная, глупая, злая.

Неуклюже нелепый крошашийся слогами морок стал серым картонным силуэтом с осколком вместо сердца.

Что она скажет ему, когда увидит? Потом. Это потом. Сейчас другое.

- Все хорошо, хорошо, - снова заклинание. Не становилось светлее, наоборот будто холоднее, безнадежнее. Эретри обернулась. Худая высокая дама, слюнявя тонкие длинные пальцы, прежде чем коснуться язычка пламени, гасила последние свечи в холле. Неверие больше походило на богомола, чем на человека: длинные слишком спичечно-тонкие руки, короткое тело венчает маленькая плешивая головка, на которой двумя черными глянцевыми блюдцами блестят в свете угасающих свечей глаза.

- Не веришь? – с вызовом крикнула Эретри, но закашлялась жестоко, сама не верила. - Кого забрал? – теперь к нему вопрос, к зеркалу, не хозяину.

Апельсиновый сок, стекавший по подбородку счастьем. Оранжевая радость. Тогда.

Теперь на зеркале кровавый след. В половину лица красным щедро.

И на руке не браслет – серебряным ядом клеймо.

- Как же далеко ты ушла, Эри - голос Кая.

- Ты предал. Ты все это начал, - не ослепнуть - оглохнуть. Ей лишиться, потерять нужно было, чтобы показывать можно было потом другим, как квитанцию, мол, вот заплатила пошлину за то, что сделала. Не должна ничего за свою игру.

Начала жить на черновик в зеркальном городе. И отучиться уже невмоготу. Даже дома – понарошку. Вполсилы, вполвздоха. А уж здесь, где сплошь серебро лживое, только и играть. Чтобы не больно, чтобы не страшно, чтобы не помнить.

Не забрал сожаления, не забрал имя: по-прежнему «зодчий» внутри сидел у сердца, как шип верлия тогда. Со всех сторон, куда не глянешь – «нет».

«Найди её. Спроси о цене. Как скажет, так и было, значит». Кроваво-красная надпись - по зеркалу с обратной стороны.

Начать. Заново. Теперь чистовик.

И пусть с кляксы-клейма абзац. Зато дальше белым-бело. Все можно…

Сильвия за Анастасиуса

Они расстались без лишних слов: выйдя из кафе, сказали друг другу <до встречи> и разошлись каждый по своим делам, навстречу новым испытаниям судьбы. Разговор с Алдарой пробудил в Анастасиусе приятные воспоминания о некогда счастливых днях, когда у него был собственный магазин, дела шли успешно и, самое главное, - у них с Лив было все хорошо. В то время все казалось просто и ясно, и не было проблем, которые возникают с момента перехода к взрослой и самостоятельной жизни. А сейчас, когда все мыслимые и немыслимые этапы пройдены и неизвестно, что ждет впереди, чувствуется разочарование, внутренняя опустошенность, как будто отняли что-то близкое дорогое сердцу.

Анастасиусу не давала покоя мысль, что Алдара так же, как и он, разлучена с близким человеком. Выходит, он не один на этом свете. Но это не успокоило его, а наоборот, еще больше огорчило. Сколько людей, кроме них, страдают в разлуке?

Он шел по улицам города, не думая о том, куда идет и зачем, все это уже не имело никакого значения, поскольку сама жизнь для Анастасиуса потеряла смысл. Вот уже долгое время он не интересуется своим центром, не знает, как там идут дела и все ли в порядке. А вдруг что случилось? Анастасиус искренне пытался заставить себя заинтересоваться центром, чтобы снова влиться в работу и забыть хотя бы на время свои проблемы, но это не получалось, так как рано или поздно на первый план снова выступала мысль о Лив.

Единственное, что оставалось у него после всех дум - это чувство вины за то, что он не может больше руководить детским центром. Все воспитанники стали для него чужими.

Анастасиус заметил, что весь положительный эффект, который произвела на него встреча с Алдарой, постепенно прошел, и на его место вернулась прежняя подавленность. Он решил вернуться в свой кабинет, который теперь заменял ему и гостиную, и спальню. Там, в одиночестве, Анастасиус мог остаться наедине со своими мыслями.

***

Он осторожно повернул ключ и вошел. В кабинете было все также, как и до его ухода. Зеркало, лежащее на столе, отразило угрюмое выражение его лица.

Анастасиус не заметил, что вместе с ним в кабинет вошло его новое отражение - Вредительство, которое тут же стало искать предмет реализации своего титульного таланта. Выбор пал на красивую с точки зрения отражения вазу, которую он тотчас же схватил и бросил на пол. От раздавшегося внезапно звука разбившегося хрусталя Анастасиус вскрикнул и резко развернулся на каблуках.

- Я же просил не беспокоить меня! - голос был как будто не его, а совершенно другого человека.

Вредительство, растерявшись от такого <теплого> приема, осторожно шагнул за дверь. Оставшись один, Анастасиус долго сидел в кресле, устремив взгляд на осколки вазы. Вот она, вся его жизнь, в этих осколках. Один осколок - Лив, другой - работа, третий - его отношения с людьми. Когда-то это было одним целым, а теперь каждый осколок сам по себе. Разбилась его жизнь, и неизвестно, можно ли заново склеить эти осколки.

Алдара за Сильвию

Совместно с Ритой Эквус

Сильвия с трудом поднялась с кресла. Казалось, что боль от руки растекается по всему телу, но куда больше болело внутри, нестерпимо. Она приблизилась к Кристобалю, пытаясь понять, что с ним, говорила что-то, сбивалась. Внезапно она обернулась на звук: вошла синеглазая темноволосая девушка, улыбающаяся, румяная. Отражение. Счастье.

- Где же Никта Эрклиг? - в отчаянии спросила Сильвия, понимая, что Кристобаль ее или не слышит, или не может ответить.

Еле уловимое движение ресниц. Словно Гато спал и видел какой-то интересный сон, в котором она, Сильвия, была главной героиней.

Сильвия взяла Кристобаля за руку и удивилась тому, что ее ладонь, та, которая не болела, была много холоднее. Ощущение того, что она не знала, что делать, сдавливало, сжимало сердце, ослабляло еще больше. Надежды же на то, что все решится само собой, не было. Сильвия негромко позвала Гато.

- Аш один - Эф один, - прошептал он "во сне". - Рокировка.

Сильвия задумалась. Наверно, какое-то воспоминание. Не мог же Гато в Гранитном в шахматы играть.

Хотя, конечно, чем Хаос не шутит… Сильвия не знала, что ответить, молчала, ожидая, что Гато скажет что-нибудь еще.

Но он молчал, не открывал глаза, дышал тяжело. Тишину нарушало только мурлыканье Счастья, играющей прядями волос другого отражения Сильвии - Эгоизма.

Эти двое сразу хорошо поладили, и теперь не отходили ни на шаг одна от другой.

- Посмотрись в зеркало, - голос мужа заставил ее резко обернуться. - Чтоб она поскорее исчезла.

Гато указал на Счастье:

- Вторую Никту Эрклиг мне не перенести.

Сильвия послушно начала искать глазами зеркало, нашла. Ей показалось, что Сильвия, которая смотрела на нее из зеркала - из другого дня, только она не могла понять, какого. Может быть, из счастливого и беззаботного, только чересчур насыщенного. Может быть, из немного тесного, даже узкого, в который не вмещаешься. Может быть, из грустного - и не только из-за дождя.

Хотя, наверное, она просто устала.

- Ну что ты! Я пошутил, - Гато коснулся ее руки. "Только это нам и остается". Вслух не произнес. - Лучше расскажи, как ты, что тут произошло за время моего отсутствия.

- Я не хочу говорить об этом, - честно призналась Сильвия. - Хотя бы сейчас. - Она выдохнула. - Так хорошо, что ты вернулся.

Он смотрел на жену и думал. "Я видел твою фигуру там, на доске. Моя белая, черная твоя. Так странно. Должно быть наоборот. Ни за что, не скажу тебе про это. Но рано или поздно нами сыграют. Пусть через ряд, не на одном.."

- Как хорошо, - повторила Сильвия тихо, забыв о боли в руке, о том, что она ждет Никту, о том, как тяжело тянулись последние дни. "Да, хорошо. Мы не в застенке, мы не разлучены. Но что же с тобой происходило, любимая моя, хрупкая, нежная… что было, пока меня держали в Гранитном?"

Стараясь скрыть, каких усилий ему это стоило, Гато поднялся с кресла и обнял ее.

- Если мы ждем Никту, то необязательно торчать в приемной, - он по-заговорщически подмигнул Сильвии.

- Эй, уважаемый, - обратился Кристобаль к ординарцу начцеха. - Передайте герцогине Эрклиг, что рабы ждут ее в бургомистерском крыле.

С этими словами он отвесил шутовской поклон и шепнул ей: "Пошли".

Рита за Алдару

Лето заигрывало с ней. То полыхало закатом, не давая заснуть, а утром заставляло подскакивать с рассветом, лучами солнца толкая в закрытые веки. То усыпляло, нашептывало многодневным дождем что-то скучное и уютное. В такие дни Алдара просыпалась, когда в казарме уже никого не было, и с трудом заставляла себя выбраться из-под одеяла. Хотелось не быть собой, а стать кем-нибудь, даже чем-нибудь. Например, кошкой, чтобы только лежать, мурлыкать тихонечко, взирать на мир с еле скрываемым снисхождением. И ни к кому не привязываться. Или быть кустом шиповника, на чьих листьях, как пианист на клавишах рояля, играет дождь. Или гранитным бортиком фонтана на площади. Не замечать хода часов. Не думать. Не уметь ждать.

Словно бы две Дары уживались в ней одной. Та, первая - полная противоположность "второй", зараженной дождливой погодой и апатией, Алдары - развивала бурную деятельность, не боялась перечить главврачу, собирала вокруг себя детей. Казалось, она была в больнице сразу в трех местах. Очень много гуляла в рассветные часы. С самого приезда в город, наверно, так много не гуляла. Отражения шли чуть поотдаль - боялись помешать диалогу из невысказанных слов, спрятанных жестов, поворотов головы в ту сторону, где должен идти он. Алдара задавала вопросы и сама на них придумывала ответы. Говорила: "Вот посмотри.." Ксанф смотрел, улыбался, вышагивал рядом, брал ее за руку. Хрупкая магия утра ломалась с первым встреченным на улице прохожим. За секунду до того, как пересечься с незнакомцем взглядами, Дара успевала придумать, что Ксанф произносит: "Ну, я пошел". Торопливо целует ее и скрывается за поворотом.

Роса заменяла слезы. И единственное, чего Дара себе не позволяла - это вспоминать песню про "..Белый кораблик из дальнего странствия к дому скользит по лазурным стезям".

Песня догнала ее как-то утром в университетском парке. Аллеи взрывались гаммами, взвизгивали звуком настройки у струнных; калейдоскоп отрывков из до ужаса разных пьес, из-за отсутствия перерывов сшитых в одну партитуру, наводил на мысль о сошедшем с ума композиторе.

На самом же деле, просто студенты, поступающие на консерваторский факультет университета, решили, что парк - самое удобное место для репетиций.

Алдару тянуло сюда, но она все время останавливалась за кустами жасмина, не смея ступать на плиты дворика между служебным и лабораторным корпусами, где играли музыканты. Если бы не Скорбь.. Мальчик выбежал из-за живой изгороди и уселся на траву рядом с арфой, завороженно глядя, как арфистка перебирает струны. Пришлось идти за ним. Сначала ее и не заметили, а потом все взгляды магнитом притянула серая форма црушницы. Музыка стихла. Пополз еле слышный шепот. "А зачем она здесь". "Может, вчера в Гаудеамусе кто-то лишнее сказал". "И до Университета добрались". "Мрак, неужели она тоже собралась поступать на консерваторский." "Ага, будешь себя плохо вести, она из твоих косточек ксилофон сделает".

Глаза внезапно заполнились так давно забытыми слезами, Дара схватила Скорбь за руку и отпрометью кинулась с площадки. И не слышала, что у нее появилась заступница.

- Ну зачем вы так? - высокая светловолосая девушка, арфистка, повернулась к остальным. - Она хорошая. Видели же, у нее Злоба отразилась.

Алдара оглянулась, услышав шаги за спиной.

- Подожди. Еле догнала тебя, - собеседница слегка запыхалась. - Ты на них не обижайся, ладно?

Она только кивнула в ответ.

- Лаура. Можно просто Лара. - девушка протянула ей руку. - Поступаю в этом году по классу арфы.

- Алдара.

- Тоже поступаешь в Университет?

- Да, - вырвалось у Дары, прежде, чем она успела подумать.

- Здорово. Ну, удачи. Увидимся на занятиях, а мне еще надо пьесы повторить.

- Удачи, - смогла проговорить Алдара лишь тогда, когда ее новая знакомая исчезла в глубине аллеи.

Тут же с удивлением и радостью пришло понимание, что не соврала. Да, она поступает в этом году. Непременно поступает!

В приемной комиссии ее встретили холодно. Видимо, тоже из-за формы.

- На медицинский, химико-метеорологический или политехнический? - спросила чопорная дама в накрахмаленном воротничке.

- Я бы предпочла факультет, связанный с изобразительным искусством или с педагогикой, - Алдара поневоле подумала: "Как же она кивает с таким воротником, ведь даже чуть-чуть шею наклонить не может. Наверно, она говорит только нет".

- А, так у Вас есть рекомендации от учителей и Вы сами будете оплачивать обучение? - смягчилась дама.

Увы, аттестат экстерната эйзоптросской школы не освобождал от необходимости найти деньги на учебу, а Цех, как выяснилось из последующего разговора, давал своим сотрудникам выбрать всего из трех "самых нужных" факультетов. Зато и учиться можно бесплатно.

Дара без особой надежды пробежала глазами по спискам кафедр. Точные науки не были ее коньком, химию и естествознание она открывала последний раз почти три года назад, к школьным экзаменам, и уж точно не знала в объеме, достаточном для медицинского факультета.

- Простите, пожалуйста, что такое кафедра музыкотерапии?

- Наша новая кафедра, совместный проект медицинского и консерваторского факультетов. Сдается естествознание по упрощенной программе, литература и одна пьеса для любого музыкального инструмента, можно вокал. Да, плюс теория зеркальных свойств. Она сдается на все факультеты.

Алдара уже почти не слушала. Одна мысль крутилась в голове. Как же Ксанф будет гордиться, если она поступит на медицинский!

Машинально записывая все слова "накрахмаленной дамы", она веером разворачивала мечты, представляя день за днем в Университете. В зеркале на стене видела не свое отражение, а себя будущую - за партой в похожей на амфитеатр аудитории.

- Вам нужно принести аттестат о среднем образовании, метрику и рекомендательное письмо от начальства, - донесся все тот же голос, и слова, не дойдя до сознания, осели каллиграфическими чернильными росчерками на бумаге.

Эретри за Риту

Песок плясал под ногами. Никогда ещё здесь – не было такого ветра. Нет-нет, ветра – случались. Но не как этот. Жестокий. Хлестал по лицу, бил.

Рита наблюдала: песок узором бился, будто говорил ветром, пустотой, шорохом. Будто подсказывал мысли. Но не давал слов для их воплощения.

Не море, не скалы: воздух Эйзоптроса - вокруг. Вязкий, точно смола, преследует, замедляя дыхание и ускоряя биение сердца.

Всё. Скорей бы всё умолкло, потемнело… ночь. Сколько минут прошло? Почему она не наступает? ..

…Наступив на песочный узор, загородив так, чтобы Хассан не мог прочитать её мыслей. Рита сказала:

- Уходишь?

Как змея бьется под каблуком, ишь ты. И ведь не раздавишь – соберется вновь. Не назло, так по привычке.

- Только если прогонишь. Уйти?

"Бора. Это я, Бора. Не умею говорить. А молчать забываю. Кажется, по шею уже в песке, голос без слов, Бора. Это я. Ничего не умею"

Россыпь. Рита читала, не слыша слов в голове. Сейчас нужно ответить. Ответь. Не ломай только мысли, до самого дна скажи...

Она помотала головой. Чувствовала устало: солнце уже смотрит в горизонт. Будет поздно. Пора.

- Уходи?

Почему-то получился вопрос, и неровный. Но только Рита это поняла, на деле же в этой фразе интонации не было. Совсем. Проклятый песок...

- Хорошо. Но ты свободна теперь? Цель достигнута? То, ради чего все это было...

Слова. Их не заберешь назад, глупые слова. Не соберешь в пригорошни, словно морские камни, не почувствуешь их солёного запаха, тяжелого, как девятый вал… Зачем это, зачем? Кто это придумал? Взять бы – растоптать, раздавить, зашвырнуть в море, подальше. Рите казалось, море – именно море виновато в этих словах, оно нашептало, насильно выплеснуло их из себя прочь. Мертвые медузы. Да, да, вот что они – и ничего более.

Нет никакого быстрого пути. Свобода… Ничего она не стоит, такая «быстрая» свобода. Хотя на первый взгляд мало чем отличается от настоящей...

"Скажи, что "да". Или просто пропой ему песню, Бора. Так, чтобы не слышал, но понимал: песня. Ветер. Забытый, в песке.

- Не свободна. Но цель поражена. Всё - в самую точку. Всё хорошо.

- Значит я могу остаться?

- Нет.

Хассан промолчал. Лишь пожал плечами.

И всё. Пусто. Ничего больше. И ночи тоже не было.

Слишком ярко проносились мимо люди, дома, дороги.

Ни секунды обратного пути Рита не запомнила. Столица, подумаешь тоже. Мимо. Мимо «здравствуйте», мимо почтительных поклонов. Так.

Зеркало перед входом встретило безмолвной насмешкой. Нарочно отразило поярче, игнорируя полумрак приемной.

«Так всё теперь будет ярко. Красочно до тошноты. Как то солнце. Как те скалы. Песок». Никогда теперь не будет. Ночи теперь не будет. Никогда

Анастасиус за Ксанфа

Была полночь, когда Ксанф покинул каюту и поднялся на пустынную палубу. Тёмное море освещала только выплывшая из-за туч луна, а мрачную тишину нарушали лишь неспешные волны. На небе бледнело несколько звёзд, и всё вокруг навевало покой и умиротворение. День у Ксанфа выдался тяжёлый: кто-то из экипажа оказался носителем вируса, и уже пять человек на судне болели ветрянкой. Взрослые переносили эту болезнь тяжело: жар, перемеживающийся с ознобом, кратковременные потери сознания, сильные головокружения. Их поместили в отдельное помещение, в которое доступ имел только Ксанф. К счастью, он переболел ветрянкой ещё в детстве. Так и пролетел весь день в беготне с зелёнкой и уходом за страдальцами…

Всё вернулось на круги своя. Корабль шёл по величественному морю, не оставляя следов на волнах и тихо стирая из памяти недавние тяжкие «приключения» доктора. Вот уже очень далеко от него разлетался последний пепел сожжённого посёлка фальшивомонетчиков, и уже давным-давно исчезли следы столкновения двух вражеских суден.

К нему незаметно подошла Счастье, прижалась к руке, поёжившись от холода.

- Какая милая ночка! А Вы не спите, неужели не устали? – одарила она его заботливой улыбкой. Наверное, когда тебя преисполняет одно счастье, хочется всех видеть такими же счастливыми, всех хочется подбодрить и за всеми ухаживать…

-Кошмар приснился, не мог долго заснуть, вот и решил прогуляться, подышать свежим воздухом, - ответил милой улыбкой Ксанф. Как бы он хотел, чтобы на месте отражения сейчас оказалась любимая Дар, как давно он не наслаждался запахом её волос, её глазами, нежными прикосновениями её рук.

Словно прочитав его мысли, Счастье облокотилась на борт корабля, шумно вдохнула солёный, влажный морской воздух и произнесла самым беззаботным тоном, на который была способна:

- А знаете, меня не покидает сладкое предчувствие того, что всё будет отлично! Очень и очень скоро! Хотела бы я не исчезнуть от Вас до этого времени и застать Вас весело улыбающимся, искрящимся от счастья!

Ксанф поблагодарил отражение и замолчал, всматриваясь куда-то вдаль. Счастье ушла также ненавязчиво и неприметно, как и подходила. Её ласковый разговор и мягкий воздух подействовали на молодого человека благоприятно, и он вернулся в постель. Уже в полусне он вспоминал, как приехал в Эйзоптрос, как очутился в тюрьме, как переодевался в женское платье, чтобы скрыться от стражи и как работал в лаборатории Анаксимена. Столько знакомств, столько неудач и взлётов, столько спасённых пациентов и лучшая находка, о которой он и не мог мечтать, - обожаемая Алдара, - остались в столице. Никогда бы он не мог представить, что будет жаждать возвращения в зеркальный город. И словно в подтверждение тому, что город существует, пусть и вдалеке от него, он взял со столика зеркало . Когда глаза привыкли к темноте, он смог рассмотреть своё лицо, с которого последнее время не сходила усталость.

Пишет Лилиандра. 23.07.08

Ещё с холма Лилианда увидела играющие на солнце, ещё молодом и жёлтом, крепостные стены Эйзоптроса. Через несколько минут она уже подошла ко рву. Что-то жутко заскрипело, и медленно, но уже бесшумно, начал опускаться подвесной мост. Девушка осторожно вошла по нему в Главные ворота.

Первым делом ей нужно было найти Главное Здание Университета. Она вытащила из кармана изрядно потрёпанный листок, на котором была набросана дорога к Университету.

Через несколько минут Лилианда уже стояла у дверей Университета. Немного помедлив она быстро побежала по ступеням в кабинет декана. Она решительно постучала и вошла.

- Добрый день! – немного запыхавшись сказала Лилианда.

- День добрый. Вы наверно и есть та самая девушка из Ликтора. Меня предупредили о вашем прибытии. – немного сухо ответил декан. – дайте Ваши документы моей секретарше. Если что-то понадобится, я всегда в своем кабинете.

По тону декана Лилианда поняла, что задерживаться здесь ей не стоит. Она отдала документы секретарше, та быстро её зарегистрировала, и Лилианда пошла в общежитие.

Поднявшись в свою комнату, Лилианда начала раскладывать вещи. Через несколько минут вошла её соседка. Весьма странная девушка. Она выглядела мрачно, на её бледном лице темными пятнами выделялись невероятно огромные глаза. Депрессивно-испуганным взглядом она оглядела новую сожительницу.

- Я с факультета философии. Миранда. – девушка нерешительно протянула руку Лилианде.

- Лилианда. – Лил пожала, и её показалось, что тоненькая ручка Миранды вот-вот сломается от её мужского рукопожатия. Тем не менее Лилианде показалось, что у неё с Мирандой много общего, хотя на первый взгляд это казалось абсолютно невозможным.

Неожиданно прогремел гром. Небо затянулось чёрно-фиолетовыми тяжёлыми тучами. Миранда как-то странно улыбнулась. Тут окно распахнулось, и в комнату ворвался сумасшедший ветер, разметав по воздуху тетради, лежавшие на столе. От сильного порыва ветра форточка ударилась об стену и разбилась вдребезги. Осколки дождём полетели вниз. В ту же минуту начался настоящий ливень. Лилианда посмотрела вниз, чтобы убедиться, что осколки стекла никого не ранили. Они упали в кусты, и через ветки и сквозь дождь Лилианде показалось, что на земле кто-то лежит. Она пулей вылетела вниз, и подошла под окна своей комнаты. Её глаза бегали в поисках того человека. Тут её взгляд упал на сверкающий предмет. Вся промокшая, она раздвинула кусты, царапая себе руки. И… Это всего лишь зеркало! Кто-то забыл его в кустах. С раздражением, что ей пришлось промокнуть и расцарапать руки, но в то же время с облегчением, что никто не пострадал, Лилианда посмотрелась в зеркало. Сначала она хотела занести это зеркало в здание, но вовремя вспомнила, что в этом мире зеркала раскиданы повсюду. Решив, что если зеркало тут лежит, значит так надо, Лил побрела к себе. В эту ночь ей приснился весьма странный сон, который мог означать…

Пишет Хаос Мира Зеркал

Лилиандра

КОВАРСТВО

Пишет Алина. 06.09.08

Была ночь.

Она стояла возле воды, задумчиво глядя на дремлющих аллигаторов.

Спустя месяц после той аварии и больницы многое изменилось.

Ее взгляд на сложившуюся ситуацию.

Ее мнение о столице.

Ее надежды на будущее.

Разобравшись в себе, она стала думать о дальнейшей стратегии.

Мерзнуть под холодными каплями равнодушного дождя ей надоело.

Чистоту подведомственных помещений и необычайный блеск отполированной обуви стражники вряд ли заметят. Всегда найдется вещь, лежащая не на месте, и пятнышко на зеркальной поверхности...

…Несколько аллигаторов небрежно вильнули хвостами и поплыли к Главным воротам…

Эти кровожадные ящеры, которых Алина искренне ненавидела после происшествия со Стефаном, остались ее единственным шансом сдать почетный караул.

А начальство было заинтересовано в росте популяции зеленых и вечно голодных стражников.

Кроме того, неделю назад ей полностью доверили их кормежку...

…Алина нагнулась к самой воде. Аллигаторы оставили это действие без внимания: узнали.

В ее глазах мелькнула мысль. Яркая, как луч света. Четкая, как черная буква на белом листе.

Недалеко от нее послышались жалобные звуки. Алина подняла голову. Большими удивленными глазами на нее смотрел только что вылупившийся из яйца зеленый стражник. Тут же подплыла и его мама. Алина многозначительно улыбнулась и отошла к тележке с мясом для кормежки. Взяв самый большой кусок, которым можно было накормить трех аллигаторов, она бросила его родительнице.

Почуяв запах мяса, остальные ящеры подплыли ближе.

- Нет. Вам будет позже… и поменьше, - с хитрым блеском в глазах сказала Алина и поднялась на крепостную стену.

С тех пор авторы потомства получали тройную порцию мяса в обед.

Все аллигаторы заметили это уже через две недели и сделали нужные для Алины выводы. Число пресмыкающихся росло с каждым днем.

Вскоре аллигаторов начали продавать зоопаркам.

Начальство ничего не могло понять. Расходы оставались такими же, а доходы росли. С каждой неделей.

- Алина! – окликнули ее. По имени. Впервые. – Тебя в штаб вызывают. Срочно. Удивленная такой вежливостью, Алина быстро зашагала в казармы.

На лице начальника была обычная кислая мина. Он стрельнул в девочку быстрым неприязненным взглядом, словно ядовитой стрелой, и наигранно равнодушно проговорил:

- Значит так, - выпуская изо рта очередное облако табачного дыма, – с завтрашнего дня со стены уходишь. Возглавишь новый отдел. Аллигаторов разводить будете.

Мимо пролетали дома.

Алина шагала к центру города.

Девочка специально выбрала самую длинную дорогу к дому, чтобы прислушаться к себе и понять, нужно ей это повышение или нет.

Мимо пролетали дома.

Алина оставила позади городскую Ратушу.

На ее лице блуждала улыбка.

Не каждый взлетал по карьерной лестнице через две ступеньки.

Чтобы не опьянеть от неожиданного успеха окончательно, она всеми силами боролась с восторгом.

Мимо пролетали дома.

Она столкнулась с человеком, вышедшим из Городского Архива. Извинившись, Алина вновь застучала каблуками по мостовой.

А восторг все-таки победил.

Хозяин гостиницы передал пакет на ее имя. Девочка рассеянно взглянула на посылку. Подписи не было. Но, скорее всего, его прислали из Синей гряды. Алина улыбнулась. Она давно не получала вестей от родных и этот сверток сразу согрел ее руки.

Алина, заинтригованная содержимым посылки, молча прошла через комнату, села на кровать и вскрыла пакет.

В нем оказалось очень много бумаги. Когда все листы были убраны, у Алины в руках оказалось небольшой прямоугольный предмет.

Это было зеркало.

Оно безошибочно отразило удивление карих глаз и чуть дрогнувшие губы.

Это не был подарок из дома.

Смущённо улыбнулся рассвет. Только что проснувшееся солнце лениво потянулось, дотронувшись до городских стен, задев верхушки деревьев золотыми лучами.

Ров вспыхнул. Солнце заглянуло в воду, словно в зеркало. На мгновение вода стала пламенем.

Алина стояла на крепостной стене. В руке она сжимала странный подарок.

Солнце нежно ущипнуло ее за щеку. Девочка улыбнулась. Теперь она не сможет любоваться этой величественной картинной рассвета каждое утро. Сожаление на какое-то мгновение наполнило ее душу. Попрощавшись с пейзажами и бойницами, она вздохнула и покинула обычное место своего дежурства.

…Алина открыла дверь кабинета, где расположили ее отдел. Маленькая комнатушка, в которой каким-то загадочным образом смогли поместиться три стола и три стула. Стены были отделаны непонятным материалом, на прибитой полочке в рядок стояли три новые свечки.

Она подошла к самому дальнему грубо сколоченному столу. Положив на него пачку бумаг, Алина аккуратно поставила и зеркало, оправа которого идеально подходила к темному дереву стола.

Слишком идеально…

Никта за Ксанфа

У него до сих пор дрожали руки. Встряска была слишком сильной даже притом, что в последнее время жизнь его спокойной назвать было уж никак нельзя. И теперь на них была настоящая кровь. Пролитая не по медицинским показаниям, а в горячке боя.

Ксанф снова машинально вытер руки о рубашку.

«Молодец, табиб, - Кейсан ухмыльнулся и похлопал его по плечу ободряюще, взглянув украдкой на Армита, который с угрюмым выражением лица перевязывал рану на левом плече, - храброе сердце».

………

Теперь, когда остров Черепах вновь был под их контролем, когда заболевшие почему-то ветрянкой пираты пошли на поправку, у Ксанфа появилось время просто побыть в одиночестве и отдохнуть.

К сожалению, его отражение, Целеустремленность, считал такую трату драгоценного свободного времени «крайне безрассудным». Он настаивал на том, что Ксанф должен сесть писать научную статью в медицинский журнал о ветрянке на пиратском корабле.

Не уступало Целеустремленности по занудности и Счастье. Ей настолько понравилось на острове Черепах, что она частенько подходила к зеркалу в доме Ксанфа и нашептывала хозяину по-девчачьи навязчиво: «Можно я здесь останусь, ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Можно? Скажи «да», скажи, скажи «да»!

На острове Черепах и впрямь было хорошо. Ксанф много раз ловил себя на мысли, что хотел бы показать Алдаре прекрасный пляж с кипенно-белым песком в Кровавой бухте, оливковые и апельсиновые сады в пиратском поселении, кипарисовые и лимонные рощи на юге острова. По сравнению с мрачным серым высокомерно холодным Эйзоптросом остров черепах казался настоящим раем.

Во время одной из прогулок по побережью Ксанф нашел куриного бога. Удивительно правильной каплевидной формы и дырочкой словно специально промытой водой для того, чтобы его можно было носить на шее как подвеску. Цвет камешка также был очень необычным – фиолетовым с золотыми искорками, а сам камешек - гладким как зеркало.

Ксанф улыбнулся, увидев свое отражение в его поверхности.

«Эй, доктор! – к нему приблизился Армит, - собирайся. Завтра уходим. На материк». Ксанф кивнул согласно: «Хорошо».

Не дожидаясь его, Армит пошел прочь. Но остановился, обернулся и проронил негромко:

«Спасибо за то, что спас жизнь. Я твой должник теперь».

«Не за что», - со смущенной улыбкой ответил Ксанф.

Армит помрачнел, буркнул: «Есть за что. Доктору ли жизнь ценной не считать» - и ушел.

Рита за Эретри

Эретри внимательно смотрела в зеркало. Зеркало смотрело на Эретри.

Сильвия за Алдару

Алдара отнесла все необходимые документы в приемную комиссию и теперь все свое свободное время посвящала подготовке к вступительным экзаменам. Тяжелее всего было изучать естествознание, пусть даже и по сокращенной программе. Алдаре пришлось заново вспоминать то, что она проходила еще в школе, но зато после нелегких попыток разобраться в химии, физике, теории зеркальных свойств и других естественных науках она с радостью отдавалась музыке и изучению литературы. Последнее не надо было особенно повторять, поскольку Алдара еще в школе несколько раз перечитывала классиков. И все же ей было тяжело, ведь работа требовала от нее самоотдачи и приложения максимальных усилий. Время от времени ей становилось нестерпимо одиноко, учебник выпадал из рук и сердце начинало бешено биться. В такие моменты Алдара подходила к окну и, смотря на двигающиеся на улице фигуры, вспоминала Ксанфа, иногда даже мысленно представляла его рядом, иногда рисовала в своем воображении те места, где он мог сейчас находиться. Но она не могла его вернуть. Вступительные экзамены Алдара сдала удачно и по общей сумме баллов прошла на кафедру музыкотерапии. В приемной комиссии университета она долго не могла оторваться от своей фамилии в приказе о зачислении, пока не услышала своего имени. Обернувшись, она увидела свою новую знакомую – Лару.

- Привет, ну что, поступила?

- Поступила, - ответила Алдара. – на кафедру музыкотерапии. А ты поступила?

- Да! Куда и хотела – по классу арфы. – По блестящим глазам Дариной собеседницы было видно, как она счастлива. – Ну что ж, мы с тобой теперь почти что коллеги, ведь кафедра музыкотерапии – это совместный проект консерваторского и медицинского факультетов. Должно быть, там интересно!

- Еще бы!

Обсудив все преимущества и перспективы студенческой жизни девушки расстались близкими подругами. Алдара, возвращаясь домой, не бежала, а как будто летела на появившихся у нее крыльях. Действительно, как будет рад Ксанф, когда узнает, что она учится на медицинском!

На следующий день Алдара пошла на собрание первокурсников, где им всем в торжественной обстановке вручили студенческие билеты и зачетки. В этот же день она узнала свое расписание и очень обрадовалась тому, что сможет совмещать учебу и работу. Довольная, она побежала готовиться к началу занятий и, мимолетом взглянув в университетские зеркала, выбежала в прекрасный университетский парк. Возможно, она была слишком обрадована тем, что все складывается так хорошо, и поэтому не сразу заметила того, что несколько омрачило столь радостный для нее день. Алдара не видела свое новое отражение- Злобу, которое шло поприветствовать свою новую хозяйку, и получилось так, что человек и отражение, столкнувшись, случайно задели один из портретов основателей университета, украшавшего аллею. Рисунок был выставлен на постаменте и от резкого удара упал на мощеную дорожку, а Злоба случайно наступила на него. Охранник, находившийся в этот момент недалеко от них, быстро подбежал к ним.

- Вы осквернили портрет основателя Университета. Вам известно, чем это грозит?

- Извините, пожалуйста. – стала оправдываться Алдара. – Это вышло случайно. Мое новое отражение…

Но охранник не дал ей договорить и тоном, не требующим возражений, продолжил:

- Вы несете ответственность за Ваши отражения. Я вижу, Вы студентка…

Алдара энергично кивнула и в подтверждение показала охраннику только что полученный студенческий билет.

- … и согласно Уставу Эйзоптросского Государственного Университета студент, умышленно или неосторожно осквернивший портреты, памятники или иные произведения искусства, связанные с историей Университета и находящиеся на территории Университета, подлежит отчислению.

Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Алдара не могла поверить, что еще минуту назад она была самым счастливым человеком в Мире, студенткой, и вот теперь все рушилось из-за этого портрета. Ничего не чувствуя, с трудом осознавая, что происходит, она шла туда, куда ее вел охранник. А он привел Дару прямо в деканат, где изложил декану суть дела.

Ситуация казалась безнадежной, если бы в самый последний момент декан случайно не задал следующий вопрос.

- А Вы, случайно, не из ЦРУ?

- Да, я там работаю.

Декан резко изменился в лице и уже совсем другим тоном заметил:

- Ну, это уже совсем другое дело. Пожалуйста, подождите меня минутку.

И он вышел из кабинета, оставив Алдару в полном одиночестве.

Анастасиус за Сильвию

Влюблённым не удалось долго побыть наедине друг с другом. Не успели они и десяти шагов пройти по коридору, как откуда ни возьмись, появились отражения Сильвии: Слабость, которая всё время пыталась ухватиться за рукав платья хозяйки, как будто искала в ней поддержку и опору, и Привередливость, корчащий презрительные рожицы при осмотре внутреннего убранства Магистрата. Сильвия тоже не могла не обратить внимания на некоторые детали интерьера. Профессия обязывает. Но всё-таки чаще её взгляд останавливался на муже.

Их жизнь могла бы послужить прекрасным сюжетом для романа. Сильвия уже видела, как рассказывает будущим детям историю знакомства их родителей, какие были у них приключения и тяготы, что они сумели пережить, несмотря на все преграды, которые были на их пути. Это была бы лучшая семейная история лучшей в мире семьи. Зимний вечер, она, усевшись около камина с вышивкой, рядом Кристобаль и их дочка. Или сын. Или близняшки. Или все сразу. И её мама с папой. Все вместе и все счастливы. Сильвия тихо улыбнулась этим беззаботным картинам, которые рисовало её богатое воображение. Когда она держала руку мужа в своей руке, ничего не было страшно, и всё, что с ними стряслось за последнее время, казалось просто кошмаром. И неважно, что когда к ним придёт Никта, придёт и нелепое рабство, и чете Рейес надо будет следовать за «хозяйкой». Бедную девушку передёрнуло от грубого слова.

Как бы то ни было, им теперь нельзя без этой красивой холодной барышни Эрклиг, иначе боль от клейма вернётся. И это может оказаться смертельной угрозой не только для Сильвии, но, что было самым жутким, и для Кристобаля. Он был очень бледен, хотя и старался держаться спокойно и беззаботно. «Какой же он мужественный и сильный. И как он не хочет, чтобы я видела, как тяжело у него на душе», - подумала Сильвия и прижалась к любимому. Вместе им ничего не страшно, не уставала повторять она себе.

В это время Привередливость играл маленьким карманным зеркальцем, пуская солнечных зайчиков по просторному холлу. Пока он вертелся в разные стороны, в блестящем на солнце зеркальце на сотую долю секунды отразились обнимающиеся супруги. Такими их и застала госпожа Эрклиг.

Ничуть не смутившись, она громко поприветствовала Кристобаля с Сильвией, быстро окинув взглядом помещение, и недовольно поглядела на отражения своей ... рабыни.

Эретри за Никту

Прислушиваясь к своему-чужому дыханию, Ринн не шевелился. Стоял, будто статуя. Зеркала увивались вокруг. Бежали ленты и сплетались в один безжизненный хоровод. Ему говорили: «Обернись. Посмотри. В сторону. Тоже». Говорили громко, до дрожи, до холода в пальцах. Почему-то чесалась правая ладонь.

Ринн медленно коснулся её левой рукой, толкнул. Она перевернулась резко, деревянно. Как мертвая рыба. Зеркала ползли ближе. Ринн стал смотреть на ладонь. Может, умолкнут? Отстанут? На время. Исчезнуть бы вовсе, не выть вот так, как сейчас, немо. Не разрываться, как пёс, между кричащими лунами…

Какая всё-таки красота. Ринн залюбовался лоскутным узором, полосами тряпок на руке. Какая красивая линия жизни. Синяя, даже сверкает. Почти бархат, почти настоящий. Почти рвань. Интересно, что будет, если потянуть за эту нить, выдернуть бахрому? Она ведь ненужная? Ненужная. Выбивается из общего орнамента.

Ринн улыбнулся по привычке. «Выбьется даже из пустоты. Зеркала не раздавят. Или?..»

Стоящая чуть поодаль Неблагодарность равнодушно фыркнула: «Идет». Ринн не поднял взгляда. Так любопытно было наблюдать шаги, не видя их. Все линии ладони стучали, тряпично, мягко поглощая звук. Нет, ну смотри-ка.

До чего же интересно.

Скоро в одном из зеркал появилось отражение. Никты.

Алдара за Риту

Город представал перед Ритой очередным препятствием, только взять его было невозможно: она оказалась внутри него. Она молчала, потому что разговаривать было не с кем, избегала смотреть в окно, не желая знать, какое сейчас время суток. Ветер дул с севера, она почему-то знала это, даже не выходя из своего кабинета. Отражения не тревожили ее, и это ее почему-то не удивляло. Ее вообще не удивляло ничего, кроме того, почему так долго тянется один-единственный день. Один день. Один.

Вечером Рита встала из-за стола, за которым просидела не один час, стряхнула с плеч последние дни, пыльные, холодные, колючие. Когда она подошла к зеркалу, ей почудилось, что она смотрит в прошлое - что-то от прежней нее, что она не могла назвать никогда, но не желала терять, читалось в глазах, в выражении лица. Нужно было учиться узнавать себя в зеркале - такой, какой она она хотела быть, хотела ощущать себя. Она верила сейчас, что сможет и это, и многое другое. Несмотря на письмо, несмотря на Юг, несмотря на то, что было сделано и сказано.

Ксанф за Анастасиуса

День проходил за днем. И все же казалось, что ничего вокруг не меняется. Будто стоишь за стеклом как за звуковым барьером, смотришь на лица прохожих, а слов их не слышишь. Не понимаешь, о чем они с тобой говорят. Даже капельку тепла не пропускает холодное стекло. А люди тебе махают с той стороны, что-то кричат, улыбаются, смеются и тоже не понимают, что здесь, на этой стороне, тихо и пусто. И сам ты как воздушный шарик - одна оболочка. Кажется, кольнешь - и лопнет. Странно, что тебя вообще еще кто-то видит. Все последнее время Тас жил, словно внутри него работала какая-то программа, которую ничем не сбить и не запутать. Работала она сама по себе, заставляя каждый день вставать, завтракать, идти по делам, и все равно ей, что внутри тебя воздух без желаний, без стремлений. Даже мечты нет. Удивительно устроена нервная система человека. Запаковывает в вакуумный колокол на некоторое время и ждет, не пускает туда ни хорошее, ни плохое. А когда уже совсем воздуха хватать не будет, тогда откроет дверку - вот здесь тебе глоток свежести счастьем и покажется. А все остальное уйдет на задний план. Анастасиус уже долгое время чувствовал себя в таком колоколе, в тисках. Все это время воздуха хватало с избытком, вот он и кувыркался, подпрыгивая, в собственных мыслях. Теперь же кислорода стало порядком недоставать. Утром молодой человек увидел, как на углу булочник колотил грязного сорванца за то, что тот стащил пирожок и почти уже убежал не заплатив. Мальчонка явно платить не собирался, но и получить по заслугам за свой поступок не хотел. Уворачиваясь от тяжелой пятерни усатого булочника он буквально запрыгивал себе под коленки и при этом громко пищал. Тас не смог остаться равнодушным. Он заплатил за сорванца и бросил еще несколько монет сверх меры, чтобы булочник не потребовал отправить парнишку в тюрьму. Потом купил в соседней лавке леденцов и фруктов и угостил мальчика. Тот, похоже, до конца не поверил своему счастью, но с благодарностью принял гостинцы, и тут же исчез в неизвестном направлении, понятно, забыв, поблагодарить. Артемьев успел только подмигнуть ему на прощанье. От всего этого на сердце стало легко - отпустило, настроение заметно улучшилось. Дети всегда приносят с собой радость. И свежий ветерок. Похоже, колокол стал немного приоткрываться? Тас улыбнулся своему отражению в витрине.

Пишет Хаос Мира Зеркал. 07.10.08

Эретри

Через несколько дней Эретри получила письмо из Аквилона. Администрация Академии ставила её в известность о своем решении принять щедрое предложение Лорда Хаоса и перенести Академию в Эйзоптрос. Представитель ректората, второй помощник проректора по хозяйственным вопросам, заверял её, что перевод учебного заведения в столицу самым лучшим образом повлияет на качество образования студентов и на уровень их жизни. «Особенно это улучшение касается Вашего отделения, госпожа Алкарин, потому что город готов взять на себя обязательства по оплате отдельного жилья для Вас и Ваших сокурсников, а также обеспечить бесплатное горячее питание в обед», писал второй помощник проректора.

Эретри предлагалось прийти в новое здание Академии в следующий вторник, чтобы забрать личные вещи, которые будут перевезены вместе со всем имуществом Академии за счет Эйзоптроса, получить ордер на вселение в новый дом на бульваре Да Винчи и приступить к занятиям уже на следующей после переезда неделе.

Исчезновение Ринна и события в Гранитном настолько выбили её из колеи, что даже сил на выражение протеста домашнему зеркалу не осталось. Эр смиренно вздохнула и убрала письмо в карман.

Теперь и правда началась новая жизнь. В столице. Где за каждым зеркалом был Он, завистливый к чужому счастью и удаче, убийца.

НЕВЕРИЕ меняется на УТОНЧЁННОСТЬ

Никта, Сильвия, Анастасиус

Никта быстро подошла к нему, остановила руку, что тянулась к синему лоскуту. - Не смей в моем доме. Понял?

Морок дернул головой нервно: кто здесь?

- Сядь, - приказала Никта, толкнув «гвардейца» в плечо легонько.

Ринн упал в кресло, в ступоре продолжая таращиться на девушку.

- Ещё раз услышу от тебя о смерти, сама распущу на нитки. Понял?

Свелот кивнул машинально.

Никта выплела из косы синюю ленту, опустилась на подлокотник кресла и протянула руку Ринну:

- Дай перевяжу, чтобы не возникало искушения.

Ринн подчинился.

Никта аккуратно заправила бахрому под ленту.

- Если хочешь, можешь остаться здесь. Хочешь?

Морок посмотрел на неё плоским пуговичным взглядом.

Никта покачала головой неодобрительно:

- Останешься здесь. Присмотри за Умиротворением. Ясно?

Морок кивнул послушно.

- Потом с тобой разберусь.

…………..

В Магистрате её ждали рабы.

«Не начцеха, а заведующая домом для убогих, - презрительно бросила она в сторону, - отражения-самоубийцы, рабы хаосовы, которых он не знает куда девать, интересно, что будет дальше?»

Никта с подчеркнутой вежливостью сделала знак рабам пройти в свой кабинет, но при этом бесцеремонно закрыла дверь перед носом нового отражения Сильвии – ВРЕДИТЕЛЬСТВА

Сильвия

АГРЕССИЯ меняется на ВРЕДИТЕЛЬСТВО

Им не дали начать разговор, в кабинет ворвался ординарец. Если бы взгляд мог убивать, то от молодого человека в миг осталась бы кучка пепла. Никта не терпела нарушения субординации, качество это превратилось в манию после смерти предыдущего начцеха. Но црушник, понимая прекрасно, чем ему грозит подобная дерзость, выкрикнул: «Это Алдара…».

И ничего не нужно было говорить больше.

«Кто?!» - Никта вскочила на ноги, но покачнувшись от боли, ударившей в сердце, схватилась за край стола и вновь сползла в кресло.

«Вам лучше… - у ординарца перехватило дыхание от взгляда, которым его ударила начцеха, - там ждут».

Никта неслась по зданию Магистрата, отталкивая грубо и сбивая с ног тех бедолаг, которые оказывались у неё на пути: «Этого не может быть, не может быть, - повторяла бесконечно, то шепотом, то в полный голос, - не может быть. Это чья-то дурацкая шутка!»

Улица. Собственное тяжелое дыхание не от бега, от горького предчувствия и едкой боли. Искаженные лица прохожих, которые едва успевали отпрыгнуть в сторону, чтобы она не сбила их с ног. Темный силуэт. Удар. На какую-то долю минуты Никта потеряла сознание. Очнулась лежащей на брусчатке. Анастасиус. Улыбающийся.

«Все нормально, да?» - Никте вдруг показалось, что ничего не случилось. Что просто это был дурной сон.

«Да, - кивнул Анастасиус, - разве можно так по улицам бегать, госпожа Эрклиг? «вид бегущего црушника вызывает панику у гражданского населения».

Он помог девушке подняться на ноги:

«Как на пожар право».

Она обернулась. Мир снова стал реальным. Это не сон.

«Мне нужно идти, - деревянным голосом, - срочно».

«Что случилось?» - Анастасиус побледнел смертельно. От тона Никты, казалось, земля ушла из-под ног.

«Алдара», - едва смогла выдавить из себя Никта и бросилась бежать, от Анастасиуса, от вновь догнавшего её чувства катастрофы, от собственных мыслей.

Анастасиус сполз по стене на мостовую.

Рядом опустилась МЕЛАНХОЛИЯ

ПРАВДИВОСТЬ меняется на МЕЛАНХОЛИЮ

…………….

«Что она здесь делала так поздно одна?» - Никта отвернулась от тела, накрытого плащом одного из црушников.

«Говорят, что за отражением бежала. За Скорбью что ли, - хмуро пробубнил себе под нос смотритель.

Никта втянула носом воздух, пропитавшийся запахом крови. Впервые её замутило от этого запаха. Она коснулась ближайшей ржавой пики, на пальцах осталась бледно красная влага: «Причина смерти?» - бросила, не оборачивая, врачу.

«Потеря крови. И шок, видимо, - врач вновь поднял край плаща, чтобы посмотреть на погибшую, - у неё в руке бумага какая-то зажата. Посмотрите?»

Никта протянула руку. На ладони лежал жалкий клочок бумаги: «Неинтересно. Скучно. Не за чем. Не для кого. Пусто».

«Что за глупости? – Никта нахмурилась, - не может быть. Она счастлива была здесь! И Ксанф? Что теперь с Ксанфом будет?»

«Унесите,- приказала сухо и холодно своим, - записку возьмите. И начинайте работать. Тот, кто это написал за неё, должен понести наказание».

Через некоторое время она осталась одна. Но уходить не спешила. Напротив, села, прислонившись спиной к нескольким воткнутым рядом пикам, и закрыла рукой лицо.

Вернулась домой уже на следующее утро. От форменного сюртука остались покрытые ржавчиой и кровью лохмотья, плечи, спина были изрезаны до кости.

В глазах – пустота.

Зашла в дом, упала на кровать и уснула тотчас же как убитая.

Никта

ДОВЕРИЕ меняется на ХРАБРОСТЬ

Ксанф

И стекло произнесло «Ксааааанффффффффф».

Внутри все похолодело. Он обернулся, бросился к зеркалу, но вместо отражения своего, увидел бледный образ Алдары, словно набросок красной тушью. Жгуче красные точки там, где она коснулась поверхности пальцами.

«Нет! - он ударил по стеклу. Ладонь отдалась болью, - нет! Не может быть! Нет! Ты не можешь! Дар! Ты не можешь! Ты же обещала дождаться! Дара! - молодой человек упал на колени. Слезы текли по щекам, - за что?! Чем я заслужил это? Что я сделал не так?!»

ПЕЧАЛЬ меняется на РАДОСТЬ

Рита

НАДЕЖДА

Алина

ЯРОСТЬ

Пишет Ксанф. 21.10.08

Он бесился. Сперва кидаясь на стены и предметы, вдруг тут же сгибался втрое и, обнимая руками коленки, качался на носочках. Со стороны казалось даже, что успокоился и затих, но потом вновь вскакивал и кружил по комнате, сжимая кулаки, прикладывал согнутые руки к груди. Била крупная дрожь. Затащив шерстяное одеяло под стол и занавесившись простынями, он только так мог задремать. Снилась она. Сначала это были сны, в которых Алдара говорила, что его обманули, что это неправда, чья то злая шутка. Звонко смеялась или обижалась: ну как он мог поверить, что она его бросила? И все становилось прекрасно. Как в сказке, они вдруг оказывались в волшебном саду, где, взявшись за руки, гуляли, целовались, мечтали. Потом все заканчивалось. Сон улетал. И возвращалась тупая, ноющая боль, от которой хотелось кричать, едва удавалось сдержаться. Он только выл иногда. Однообразно. В голос. Слез не было.

Потом стали приходить другие сны. В них Алдара успевала в последний момент сбежать от своих убийц, скрыться в пустом переулке, свернуть на нужную улочку и оставалась жива. И снова Ксанф просыпался с чувством тепла внутри и несколько секунд верил в сон. Но реальность беспощадно отдирала засохшую корку на сердце. Снова начинало кровить.

За все это время, юношу ни разу не посетила мысль, что можно прекратить жить. Покончить собой. Защитный рефлекс работал. Но поддерживать в себе такую жизнь он тоже не хотел.

Боль - самое страшное. Смерти уже перестали бояться. Человек боится боли. Сделать все, чтобы не было боли.

Ксанф грыз металл, соленый, с привкусом крови.

Крошил в руках склянки и пробирки, надеясь перекрестной физической болью убить боль внутри, но исцарапанные ладони отдавали холодом.

Теперь он стал бояться открытого пространства, чувствовал себя беспокойно даже в узких, но длинных коридорах корабля. Каждую минуту пытался найти место, где, может быть, сердце будет ныть чуточку меньше, не так раздирать изнутри.

Зеркала сейчас пугали как никогда. Каждый раз заставляли поворачиваться спиной, убегать.

Пишет Никта. 21.10.08

Неделя прошла в забытьи. Никта приходила в себя время от времени, но стоило ей вспомнить, что произошло, как она срывала с ран повязки и пыталась подняться на ноги, чтобы идти искать убийц. Мир все это время был рядом, нашептывал ей на ухо утешения, гладил по голове нежно, с заботой и поцелуями осушал слезы.

Ринн положил на столик у изголовья кровати зеркальце. Он верил, как многие в Эйзоптросе, в эту примету: положи рядом с постелью больного зеркальце, непременно круглое, в серебряном обрамлении, и Лорд Хаос обязательно поможет, вернет человека к жизни.

В компании отражений появилась Храбрость. Но внимание на это обратил только Ринн. Человеческая память цепко сохранила все, что было связано с маленькой чумазой девчонкой. Она же смотрела на него, словно в первый раз видела. Подтрунивала достаточно зло по своему обыкновению, хихикала, дергала за синюю ленточку, которая по-прежнему удерживала вместе льняные ленты руки отражения.

Теперь в доме жили вместе с отражениями захворавшей хозяйки и рабы. Их привели в дом цеховики. Пара разместилась в комнате для гостей на втором этаже. Они хотели как-то помочь Никте, но клеймо, отдававшееся свирепой болью каждый раз, когда они пытались приблизиться к комнате девушки, заставило их отказаться от своих попыток.

Зеркальце ли помогло или просто сама Никта решила для себя, что будет жить, но однажды девушка открыла глаза и, вымученно улыбнувшись, попросила холодной воды. Ринн бросился выполнять просьбу, переполошив своими радостными криками все дом.

Мир сел рядом, обнял Никту, прижал к себе и поцеловал нежно в лоб.

Никта отвела взгляд смущенно (слишком уж тяжело было видеть Тео живым и здоровым и при этом понимать, что это лишь отражение, которое исчезнет навсегда совсем скоро) и обняла его в ответ, поймав случайно собственное отражение в зеркале на столике. Ринн принес стакан воды и, протянув его девушке, незаметно коснулся с благодарностью зеркальца. Никта сделала несколько глотков и отдала стакан Миру.

Вслед за Ринном в комнату влетела Храбрость. Подбежала к Никте и, склонив голову набок, уставилась беспардонно на девушку: «А не скажешь ведь, что ты решила того… Скопытиться».

«Храбрость!» - одернул её Ринн.

Никта успела ухватить Храбрость за ухо: «А не скажешь ведь, что на хаосова стукача тянешь, чумазая».

Храбрость вырвалась, ударив начцеха по руке. Из глаз от боли брызнули слезы. Девчонка схватила валявшийся на полу ремень с железной массивной пряжкой и замахнулась храбро на хозяйку.

«Только посмей это сделать, малявка», - угрожающе тихо произнесла Никта.

Это послужило для Храбрости сигналом к нападению.

Но удар пришелся по мундиру Ринна, который закрыл начцеха собой. Вырвав из руки девчонки ремень, он подхватил её на руки и удерживал, крепко прижав к груди, до тех пор, пока Храбрость не успокоилась.

Перепалка прекратилась, стоило войти в комнату Кристобалю и Сильвии.

Никта с легкостью выдержала взгляд Рейеса. Пауза затянулась на целую минуту, но никто, ни люди, ни отражения не сделали попытки прервать её.

«Мы едем в Нерден», - в полной тишине произнесла Никта.

Пишет Алина. 21.10.08

«Но ведь ты мечтала совсем о другом, - в очередной раз читала Алина. – Неужели ты уже забыла о своих глобальных планах? Разве целью всей твоей жизни был маленький кабинет? Неужели…»

Она сложила конверт пополам. Долго глядела на буквы, выведенные такой знакомой и родной рукой.

Ей захотелось домой. Сильнее, чем раньше. Вновь насладиться треском зрелого арбуза, пьянящим солнцем, сладким воздухом и звенящей тишиной гор…

Алина собрала вещи, решив отправиться прямо с утра.

- И надолго уезжаешь? – спросил хозяин гостиницы, не отрываясь от каких-то счетов.

- На неделю, плюс-минус два дня, - ответила Алина, уже представляя, как ее встретят дома.

- Тебе, кстати, сегодня еще письмо пришло, вот держи, - он дал ей желтый конверт. И презрительно добавил: - Откуда только они такую ужасную бумагу берут в наше-то время…

Алина быстро распечатала конверт, посланный вчерашним числом.

«Приезжай. Нужна помощь. Скорей».

Она вошла к себе в комнату. Снова перечитала строки. Неуверенно взглянула в окно.

Стекло. Гладкое, спокойное. И испуганный, тревожный взгляд. А дальше – темнеющее небо, мелкие небесные слезы и седой туман.

- Я еду, - сказала она и смело посмотрела на свое отражение. – Еду.

Пишет Рита. 21.10.08

Видела ли она свое лицо, когда смотрела сквозь серебреное стекло?

Рита на миг закрыла глаза.

Едким осадком на горле оседали несказанные слова.

Можно стереть все из памяти, но зачем..

Яркими белыми ниточками проступали ее бессонные ночи в потускневшем золоте волос.

Пишет Анастасиус. 21.10.08

Расстояние и время могут убить всё. Тоску, боль, разочарование, обиду, любовь. В маленьком Хоумтисе Лив чувствовала себя застывшей в большой глыбе льда. А ведь в городе было так тепло, воздух был пропитан этим теплом, и улыбки у прохожих были частые, добрые, естественные, после столицы непривычные.

Мысли остановились. Закрылись по щелчку. Сердце не ноет. Его как будто и нет. Стучит как заведённое. Теперь внутри пустота. Раньше она могла постоянно думать о нём, представлять его жесты, взгляд, как он скажет какое-нибудь слово, как поцелует или прошепчет «родная». Теперь думать не о ком. А замены этим милым мечтам она найти не может. Не хочет, не может, не хочет.

Больно оттого, что так одинока. Обидно оттого, что он не пытается вернуть, удержать, заслужить прощения. Тоскливо оттого, что никогда не получит от него письма и вообще вряд ли когда-нибудь снова встретит его. Теперь Лив могла как какая-нибудь седая старуха с высушенными бесцветными глазами сказать, что она отдала всё самое лучшее человеку, которому до неё теперь и дела нет. Лив никогда не отличалась высоким самомнением или обостренным самолюбием, но разрыв с Тасом унизил её, уничтожил, растоптал, обрёк на бесконечные беспросветные дни и бессонные ночи.

Тётя говорит, что она стала замкнутой. Говорит обрывочными фразами, как будто с трудом отдирает от себя слова. Не слышит вопросов и забывает отвечать. Не узнаёт старых знакомых на улице. Соседи с назойливым любопытством расспрашивают, что произошло с племянницей, не больна ли али жених бросил. Беда маленьких городков – окружающим интересно всё, что с тобой произошло, любую деталь могут смаковать неделями, люди питаются сплетнями и слухами. А в столице никому дела не было. Оливия могла бы сидеть на Главной Площади и кричать от отчаяния, никто бы и шага не замедлил и не обернулся.

Даже не знаешь, что хуже…

И всё-таки что-то держало Оливию. Может это был слабый огонёк надежды, что приедет Тас, прежний, любимый, хороший, и спасёт их. Спасёт от вечной хандры, вечных сомнений. Эта надежда была единственной преградой, которая отделяла Оливию от последнего шага. Выпить много таблеток или скинуться с обрыва. Умереть и больше не страдать. Не существовать вообще было бы проще.

*****

Анастасиусу хватило одного слова «Алдара», чтобы понять, что произошло.

Меланхолия ходила за ним по пятам и постоянно затягивала заунывные песенки, которые напоминали то вой шакалов, то завывание ветра, то стон раненого. Это сводило с ума.

Анастасиус не любил признаваться себе в кое-каких мыслях. Но на этот раз он не мог отрицать: в душе он позавидовал Алдаре. И это не было кощунством. Ему было жаль её, молодую, замужнюю, хрупкую и трогательную. Он навсегда запомнит её силуэт на подоконнике, освещённый угасающим солнцем, когда она перебинтовывала окровавленную руку. Ему всегда теперь будет казаться, что он не успел с ней о чём-то договорить. Но на одну миллионную секунду ему захотелось оказаться на её месте. Она вырвалась из оков мира зеркал, упорхнула, не заснула вечным сном, а проснулась после затянувшейся спячки. Она покончила навсегда с мучениями, и в этом Тас не видел ни капельки предательства и трусости. Внутренний голос подсказывал, что это было самоубийство. Возможно, отказ быть марионеткой…

В подвале было очень душно. Даже зеркало немного запотело. Анастасиус протёр его и недоверчиво посмотрел на своё отражение. Чем чаще он гляделся в зеркало, тем яснее ему казалось, что он живёт в мире иллюзий, живёт в мире, который на самом деле и не существует. И все его действия – бесполезная суета, обман, движение в никуда.

Во всех бедах были виноваты проклятые зеркала. Они мешали миру быть натуральным, мешали жить полной жизнью, спокойно дышать. Зеркало даже нельзя было разбить. Тогда бы человек лишился жизни. Это ли не было рабством? Партией, в которой выигрыш всегда на стороне молчаливых зеркал.

Пишет Сильвия. 21.10.08

Никта так и не поговорила с ними в тот день. Сильвия с Кристобалем просидели в ее кабинете весь вечер, но их хозяйка так и не пришла. Дверь была закрыта и они вынуждены были коротать время в одиночестве. Как они этого ждали! Впервые за последние несколько дней у них появилась возможность побыть наедине и говорить, не боясь, что их кто-нибудь услышит. Зеркало, висевшее на стене, отражало одно за другим их отражения: то в чувственных порывах пересекавших комнату, то сидящих, обнявшись, в самых укромных уголках этой неприветливой к гостям комнаты. Как бы ни были они сейчас счастливы, все равно каждого из них мучила неуверенность в будущем. Они прекрасно понимали, что не нужны своей хозяйке. Это для такой особы, как она, лишняя обуза, от которой Никта в скором времени поспешит избавиться. И что тогда будет?

Но Сильвия и Кристобаль пытались отогнать эти мрачные мысли. Все должно разрешиться. Иначе и быть не может. А пока они будут довольствоваться тем немногим, что у них есть.

С наступлением темноты дверь открыл ординарец и увел их в тесную каморку. Там Сильвию уже ждало Вредительство.

- Мы не знали, куда вас можно поместить, поэтому ждите свою хозяйку здесь.

Он закрыл дверь на ключ, и комнатку окутал мрак.

Пишет Хаос Мира Зеркал. 04.11.08

Рита Теперь, размышляя о дороге в город, она с удивлением отмечала про себя, что запомнила всё, ярко, четко, больно. Всё. Кроме Хассана, который следовал за ней чуть позади, на расстоянии в полкорпуса лошади. Она смутно припоминала, как они останавливались в придорожной таверне, как он подхватил за поводья её коня, когда она, измотанная до предела, чуть не вылетела из седла на полном ходу. Как он уговаривал её поесть и выпить немного вина, чтобы восстановить силы. От Хассана, по странности, в памяти осталось лишь ощущение тепла, силы. И призрачный разговор: - Уходи. Ты не нужен. - Нет. - Уходи. Я сама способна со всем этим справиться. Стоило им пересечь черту города, как Хассан исчез в неизвестном направлении. Эйзоптрос поглотил баронессу, не давал возможности побыть наедине с собой, понять, что произошло. Боль от невысказанного (а более того - высказанного) и отчаяние бродили внутри дурным коктейлем. В понедельник она обнаружила у себя на рабочем столе белую розу. Ещё одна, с едва заметной розовой каймой по краю лепестков была обнаружена на следующий день в папке с бумагами на подпись. Третий упругий плотно закрытый бутон нежно розового цвета лежал на подоконнике в среду. Баронесса устроила разнос своим людям за то, что кому-то каждый день удавалось проникнуть в её кабинет Но и это не помогло. На следующее утро на столе лежала алая роза. Теперь она сама решила поймать нарушителя спокойствия. Поэтому и осталась ночевать в собственном кабинете. Через некоторое время она уснула, а проснулась от звука захлопнувшейся двери. На этот раз цветка не было. Видимо, её присутствие спугнуло незваного гостя. Рита бросилась в погоню. Преступника она настигла уже у выхода из ратуши. Им оказалось её собственное новое отражение НАИВНОСТЬ, которая отдала причудливой многоугольной формы розу цвета красного вина командору Хассану. - Бора, - голос его был глубоким, низким, бархатным, с едва заметными золотыми нотками доброй насмешки, - как хорошо, что цветок успел набрать полную силу к твоему появлению, - он чуть коснулся губами бутона и протянул его баронессе. Ксанф БЕЗРАЗЛИЧИЕ меняется на ВОСТОРГ Анастасиус НЕДОВОЛЬСТВО меняется на УНЫНИЕ Алина ОТКРОВЕННОСТЬ Никта СТОЙКОСТЬ меняется на ЭНЕРГИЧНОСТЬ Сильвия РЕШИМОСТЬ меняется на НЕБРЕЖНОСТЬ

Пишет Ксанф. 18.11.08 День проходил за днем, но ничего не менялось. Боль не тупела и не становилась сильнее. Она засела внутри и скреблась только при резких движения, теплых воспоминаниях и отражениях в зеркалах. Каждый раз, когда Ксанф вглядывался в посеребренную поверхность, ему казалось, что чего-то не хватает. Ну как же это не видят остальные? Как такое вообще могло произойти? Ведь все должны замечать, что вот здесь, рядом, должна стоять она. Радостно улыбаться и подмигивать. Держать за руку. Без нее картина незакончена. В зеркале чего-то не хватает. Дары. Это нужно пережить. Переболеть. Переждать. Ксанф слышал об этом тысячи раз и сам советовал другим, но сейчас все было абсурдным. А главное - боль казалось бесконечной. И не понятно, то ли сама боль, то ли страх от того, что она никогда не пройдет, не давал спать, есть, работать. Мысли не только не уходили, если он пытался заняться делом, а наоборот выматывали и разъедали. Все валилось из рук, ломалось, билось и трещало по швам. Времени вообще не существовало - день или ночь - биологические часы давно сбились. И одиночество. Пусть раньше Алдара была далеко, но он мог мысленно представить, чем она сейчас занимается, рассказать ей о своих новостях и, может быть, пошутить. Если Ксанф сейчас пытался представить их разговор, то сразу же бросал эту затею - такое общение походило на сумасшествие, считал он. Это вселяло еще больший страх. И юноша просил зеркало снова показать ему Алдару. Последний раз. Но время все же лечило. Бережно зализывало рану. (Вот только обеззараживало ли?) Отвлекали больные. Никакие события не могли остановить жизнь вокруг, а значит каждый новый день что-то случалось, требуя пристального внимания доктора. В какой-то момент Ксанф понял, что на пару часов забыл о своем горе. И испугался. Испугался веселья внутри. Значит, оно все-таки проходило! По утрам хотелось есть, вечером - спать. Такие простые вещи вдруг начали радовать. Работа теперь занимала все время. У двух молодых людей на корабле появились внезапно признаки иерсиниоза. Требовалось строгое наблюдение, изоляция и проведение неспецифической профилактики. Кроме того, необходимо было удостовериться в правильности первичного диагноза. Хотелось бы узнать планы на ближайшее будущее, но времени поговорить с кем-то из начальства пока не было. Тем не менее в самое ближайшее время Ксанф хотел решить этот вопрос. Рулевой вдруг стал жаловаться на боли в области грудной клетки и трудности с дыханием. Если это пневмония, нужен будет детальный осмотр, а парень сильно сопротивлялся остаться у врача даже на полчаса. Придется довольствоваться пока жалобами и собственными наблюдениями, а после сдачи смены помучить его хорошенько. Врач проводил на ногах по 17-18 часов и не чувствовал усталости. И все же глубокий минус, кажется, закончился. Остальное могло быть только лучше. Хотелось в это верить. И Ксанф верил. Пишет Нида. 18.11.08 Ещё одна неделя прошла в подготовке к путешествию. Никта передавала дела Ричарду, возглавлявшему бригаду по разведке и контрразведке, отдавала распоряжения по поводу дома, пару раз заходила в Университет для консультации с несколькими профессорами. А за несколько дней до отъезда она оказалась на пороге клиники Анастасиуса. Он сам открыл дверь. Но, судя по потухшему бесцветному взгляду, не узнал гостью. - Можно войти? – Никта не смогла выдержать его безразличие, перевела взгляд на зеркало в холле позади молодого человека. И увидела собственное отражение. С таким же пустым, мертвым взглядом. Пишет Алина. 18.11.08 …Взмыленный вороной конь ворвался в деревню. Алина, быстро спешившись и бросив поводья, взбежала на крыльцо и распахнула дверь. Быстро пройдя по знакомым коридорам, она ворвалась в просторную комнату и остановилась. - А я думал, ты уже не приедешь, - улыбнулся отец своей широкой открытой улыбкой. - А что случилось? – тяжело дыша, спросила Алина, испытующе взглянув на сиявшего главу семейства. Вошла мама, бережно прижимая к груди белый сверток. - …Правда?.. – задыхаясь от радости, прошептала Алина, тихо подходя к ним. Милое смуглое личико выглянуло из бесконечных белых складок, ярко сверкнув огромными синими глазами. Ребенок протянул крошечные ручки и нежно ощупал лицо своей сестры. - Мой четвертый сын, - гордо сказал отец. - Мой четвертый брат, - весело усмехнулась Алина в ответ. - Хорошо мы тебя вызвали? – несколько устало улыбнулась мать. – Специально написали так, чтобы ты точно приехала. А сколько ты здесь? - Неделю… если ничего не случится, - Алина покосилась на большое старинное зеркало, висевшее против окна. В нем отражались покрытые снежным покрывалом горы. - Тогда будем гулять! Сегодня же! – вскричал отец. Мама Алины лишь с беспокойством глядела на дочь, совсем чужую, сосредоточенную и напряженную, как струна. Она думала, как ей помочь, как вернуть обратно ту наивную и жизнерадостную девочку, которая так быстро скрылась, не оставив даже легкого следа на песке… Пишет Сильвия. 18.11.08 На следующий день утром им принесли еду. Ординарец не сказал ни слова, хотя Кристобаль пытался узнать у него что-нибудь об их дальнейшей судьбе. Или, по крайней мере, когда же Никта вспомнит о существовании своих рабов. Как только полоска света исчезла вместе с закрывшейся дверью, невольники приступили к трапезе, которая не доставила им никакого удовольствия, так как, согласитесь, не очень удобно есть в полной темноте. Тем более, что Вредительство попыталось перевернуть их миски с едой. - Что нам дальше делать? Не всю же жизнь провести в этой клетке? – голос Сильвии вот-вот готов был сорваться. – Кристобаль, может, попробуем передать ей записку? Или еще как-нибудь напомнить о себе? - Я думаю, что эта записка до нее не дойдет. Знаешь, надо воспринимать жизнь такой, какая она есть. По крайней мере, в нашей ситуации. - И что ты предлагаешь? - Ничего. Давай поиграем в города? Вредительство, ты тоже будешь участвовать. Сильвия еле сдержала усмешку. Хотя почему бы и нет? Им и так нечего делать. - Хорошо! Я начинаю… Аквилон! - Нерден! Игра, начавшаяся с таким энтузиазмом, продолжалась недолго. Вскоре Кристобаль не услышал ответ на свой вопрос. Вместо этого стали слышны тихие, приглушенные всхлипы. - Сильвия, я хотел лишь… - Нет, не надо. Пожалуйста, ничего не говори. Я не могу так притворяться, что все хорошо, а на самом деле все не так. Зачем себя обманывать? - Мы не обманываем себя. Мы лишь пытаемся жить… В темноте комнаты их объятия видело только зеркало, в котором они оба и отразились. Пишет Анастасиус. 18.11.08 … – Когда на море шторм, очень удобно кричать. Неважно, что кричать. Надрывая голос, сжимая кулаки, царапая ногтями маленькие ладони. Волны рассыпаются в миллионы брызг, которые долетают до тебя, падают на нос, влажные и без этого ресницы. Ветер треплет волосы, играет с одеждой, ноги как будто врастают в мокрый, отяжелевший песок. А ты стоишь и кричишь. Ведь никто не услышит. Ведь никто не поймёт. И только когда уходишь с пустынного пляжа, берег которого атакует разозлённое море, понимаешь, что холодно. Холодно ладоням, ногам, и внутри тоже холодно. Надевать обувь нет смысла, ведь ноги в мелком песке и они так замёрзли, что не чувствуют дороги. И хорошо, что Хоумтис маленький. В этом аккуратном городке на дороге не встретятся осколки. И пробираясь безлюдными улочками к дому, чувствуешь раздражение в горле. Ты так сильно и отчаянно кричала морю, что сейчас даже одно слово произнести будет больно. Никто в такую погоду на улице не появляется. Сквозь закрытые шторами окна пробивается свет. И проходя мимо каждого дома, представляешь чужую жизнь за закрытыми окнами. Люди сидят около каминов, разговаривают, смеются… А твой дом ещё через несколько кварталов. В Хоумтисе такие одинаковые дома. – … Это была первая и последняя пока что запись в дневнике Лив. Первый дневник за всю её жизнь. Считается, что люди ведут дневники для самих себя. Дневники прячут под подушкой или в глубине полки. Чтобы их никто не обнаружил. А Оливия вела дневник для другого. Одна мысль не покидала её – когда-нибудь дневник попадёт в руки Тасу. Дневник – это не пачка писем, перевязанная атласной ленточкой. Здесь Анастасиус не найдёт обращений к нему лично, ни одного упрёка, ни одного слова о любви. Но каждая буква в этом дневнике выводится с одной надеждой – их увидит Тас. Этот дневник похож на болезнь. А может, и на лечение от болезни. Он протёр зеркало. По-прежнему безразлично взглянул на его поверхность. Отложил на край стола. Рядом с заявлением об увольнении. Тас сделал себя бесполезным для Детского центра. Просиживал целыми днями в своём подвале среди кипы бумаг, касающихся деятельности Центра. Большинство этих документов вообще не имело смысла, они были данью бюрократическому аппарату. От множества договоров, заявлений, посланий, лежавших в полнейшем беспорядке в кабинете, веяло тоской и безжизненностью. Казалось, что сам Центр, с весёлыми детьми, яркими рисунками, добродушными учителями был на другом конце города, а не над комнатой Анастасиуса. Самое скверное заключалось в том, что он сам оградил себя от прежней работы наверху, от преподавания и общения. И итогом изоляции стало заявление. Он хочет уйти, уехать, пропасть. Не быть ни здесь, ни в родном городе. Вообще исчезнуть. Как делают его отражения. Уныние было такого же роста как и её хозяин. Она сутулилась, при ходьбе шуршала серым длинным платьем, и Тасу всё время казалось, что она ходит дорогой, которая видна только ей. Она останавливалась посреди комнаты и смотрела на голую стену так сосредоточенно, как будто смотрела в окно, за которым ей открывался красивый вид. Анастасиус даже завидовал, ему тоже бы хотелось открыть какой-нибудь собственный мир, просто встав в центре кабинета. Чаще всего Уныние сидела лицом к Тасу и смотрела куда-то вдаль, поверх него. Она прекрасно вписывалась в интерьер. Уныние царило в его скромном жилище. И только это отражение Тас пускал к себе. Хотя и считал издёвкой со стороны Хаоса посылать ему его подлинные настроения, а не противоположные. Пишет Хаос Мира Зеркал. 02.12.08 Ксанф СЧАСТЬЕ меняется на БУНТАРСТВО Никта СОСРЕДОТОЧЕННОСТЬ меняется на НЕВЕРИЕ Алина МЕЧТАТЕЛЬНОСТЬ Сильвия СЛАБОСТЬ меняется на СТОЙКОСТЬ Анастасиус ПОДРАЖАНИЕ меняется на СТРАСТЬ Пишет Сильвия. 16.12.08 Проснувшись на следующий день утром (или в другое время суток – они так и не смогли определить время), Сильвия инстинктивно почувствовала, что прибавилось новое отражение, поскольку в комнатке стало теснее. - Кристобаль, так больше нельзя. Давай попытаемся выбраться отсюда. Послышалось нечленораздельное сонное мычание, но через минуту Кристобаль наконец понял, о чем его просила жена. -Как будто это так просто, милая. Дверь заперта, мы не можем ее открыть и я не знаю ничего, что могло бы нам помочь. Вскоре принесли еду – все действия повторялись через определенное количество часов. После трапезы пленники сидели молча, поскольку любой разговор заканчивался тем, что они начинали разбирать всевозможные планы побега. Все, конечно, заканчивалось унылым молчанием и осознанием своей ничтожности. После одной из таких бесед Вредительство в бешенстве вскочило со своего места и стукнуло кулаком в то пространство, где должна была быть дверь. К удивлению все остальных, дверь открылась и в комнату прорвался поток света. Минуту все сидели в недоумении, но потом Кристобаль вспомнил, что не слышал, как после последнего визита ординарца с едой дверь замыкали. Значит… их просто забыли закрыть! - Надо этим воспользоваться, пока не поздно. Пошли! – Сильвия была готова бежать на все четыре стороны, лишь бы выбраться из этой камеры. - Тише! Не кричите! Пленники выбрались в узкий коридор, освещенный факелами. Справа был тупик, но слева коридор уходил в неизвестность. Пройдя несколько метров, они услышали шум шагов и голоса. Кристобаль вовремя успел затолкать Сильвию и отражения в небольшую стенную нишу, скрытую в тени. Мимо них прошли два ординарца, оживленно о чем-то беседуя. Вот сейчас они дойдут до камеры и увидят, что их пленники сбежали… Но этого не происходит: они открывают другую дверь и скрываются. Беглецы продолжают свой путь. - Коридор слишком длинный, - Сильвия уже начинает сомневаться в необдуманном побеге. – Как бы мы не попались или еще хуже – не попали в тупик. - Можешь уже не волноваться. Смотри.. Тут только Сильвия почувствовала свежий воздух и порыв ветра, а потом увидела свет в конце коридора. Это был выход. Оказалось, что сейчас уже ночь, а свет, который они увидели, - лишь одинокий уличный фонарь. - Что это за место? - Наверно, что-то вроде тюрьмы, где Никта предпочитает держать ненужных ей людей. Вернее, рабов… Сильвия оглядывалась по сторонам. Место казалось ей незнакомым, но все их окружавшее говорило о том, что они в Эйзоптросе. Например, уличные зеркала, в котором Сильвия тут же успела отразиться. Но куда им теперь идти? Домой? Туда первым делом отправят конвой, как только обнаружат их пропажу. Скрываться? Но где? - Пойдем по этой улице, - Кристобаль указал на самую узенькую и неприметную улочку слева от них. Я думаю, нас там не найдут. И они двинулись в неизвестность.

Пишет Никта. 16.12.08 Совместно с Анастасиусом Тас едва узнал гостью. В последнее время он виделся только с отражениями и уже начинал забывать о том, что на свете помимо него существуют и другие люди. Никта выглядела очень уставшей. Ему стало стыдно оттого, что он даже не навестил её после жуткой новости о смерти Алдары. И он втайне порадовался, что ещё чувствует. Ведь стыд - это тоже чувство. - Здравствуй, - давно он так тепло не улыбался. - Так я могу войти? – она вдруг тоже улыбнулась. И сердце, остановившееся много дней назад, как будто ожило вновь. Он посторонился, пропустил её в кабинет. Так странно было видеть никтин силуэт в этом мрачном подземелье. Она была жизнь, а подвал душил... - Знаешь, я давно не был на свежем воздухе. Может, прогуляемся до кофейни на другом конце Площади и я угощу тебя фисташковым мороженым? - Я не против, - она вздохнула устало, - пойдём. В кафе никого. Но они всё равно выбрали самый дальний столик в углу. Тасу здесь нравилось. Уютно, официанты не надоедают лишними вопросами, на стенах - чёрно-белые портреты незнакомых красивых людей. На столике, рядом с сахарницей, стояла небольшая картинка. Закат. И море, которое из-за солнца стало почти оранжевым. В последнее время Никта редко бывала в кафе. Да и не только в кафе. Причиной тому была серая форма цеховика, которую теперь по статусу ей приходилось носить постоянно. Стоило ей оказаться в людном месте, как вокруг тотчас же образовывалась пустота. На неё смотрели со страхом и с едва скрываемым отвращением. В этой же кофейне почти не было посетителей, а, значит, не было запаха ненависти и страха, не было беспардонного разглядывания столь очевидного увечия, и не менее унизительного шепота сочувствия. Рядом был только Анастасиус, предупредительный и чуткий. Он не мог не заметить, что она крайне напряжена и чувствует себя не в своей тарелке. Чтобы не расстраивать его, девушка, с трудом преодолев чувство почти физически болезненной неловкости, нерешительно, все же отклонилась на спинку кресла, мягкого, уютного и располагающего к безмятежному отдыху. К ним подошла официантка, Анастасиус взял на себя ответственность сделать заказ за обоих, позволив Никте отдохнуть немного и расслабиться, глядя на картинку с изображением заката над морем, которая, судя по улыбке, тоже очень ей понравилась. Сделав заказ, Анастасиус внезапно произнёс: "Я увольняюсь". Никта, по привычке незаметно изучая обстановку на предмет возможных опасностей, бросила рассеянно: «Из собственного Центра? Почему?» - Это не моя собственность, это объект администрации. А мне просто нужно уехать. Мне душно в этом городе. Даже зимой... - В таком случае, я как нельзя кстати со своим предложением, - улыбнулась Никта, - уезжаю в Нерден. Не хочешь присоединиться? Этот вопрос был задан так легко, так просто, так вовремя, что Анастасиус не замедлил сказать "да". И только потом: - Почему ты решила уехать? - Это не «уехать», - поправила его Никта. Во взгляде её сверкнула молнией злая холодная усмешка, - это… - она сделала паузу. И едва заметно покачала головой, указав взглядом на зеркало, которое заботливые хозяева кафе не поленились разместить на каждом столике в кафе в качестве блюдца для воска от свечей, которые и освещали помещение, - Нерден очень интересный город. Легендарный. И климат там приятнее, чем в столице. Анастасиус недоверчиво взглянул на Никту. Опять вклиниваются зеркала. Иногда её глаза настораживали. У Оливии никогда не было такого взгляда. - Да. Ради одной смены обстановки можно уехать... Ему было интересно, расскажет ли она о том, что задумала. Понятно, что не здесь. Он уже начал сознавать: что бы она ни задумала, он согласится помочь. Уехать в Нерден? Да хоть на край света. Принесли мороженое и кофе. И все стало почти нормальным. Обычным. Никакой магии. Никаких зазеркальных завистливых и злых взглядов. Безмятежность и покой. Теперь они сидели не напротив, а рядом друг с другом. Анастасиус по просьбе Никты помог ей добавить в кофе мороженое, и она была ему безмерно благодарна за то, с каким тактом он отнесся к её беспомощности. Никта коснулась его волос: «Ты знаешь, что у тебя прядь седая появилась?» Она вдруг помрачнела: «Он ведь предлагал мне выполнить мое желание. Представляешь? И я сказала: исполните свое желание. Слишком много смертей вокруг меня. Да одно желание всего лишь. А вот теперь… Ни за что бы не отдала его. Знала бы как им распорядиться по своему усмотрению». Анастасиус прищурил глаза. - И какое бы это было желание? - Чтобы Алдара была жива. Не представляю, что будет с Ксанфом, когда он узнает о случившемся. Хотя… Наверное, ему уже сообщили. Услужливые зеркала. - Где он сейчас? - голос Таса чуть не дрогнул. Невозможно представить, что приходится пережить, когда теряешь самого близкого человека. - Лорд знает! – бросила Никта с горечью, - был бы здесь, обязательно позвала бы и его с нами. Не думаю, что Хозяин его стал бы возражать. Тем более, что двое лордовых рабов с нами уже едут. - Двое рабов?? - он отказывался что-либо понимать. - Как ты можешь увезти чужих рабов? - Лорд сдал их мне «в аренду». Навязал. Как обычно. Без права распоряжаться их свободой. Супружескую пару. Он - человек Эквус. Она - дизайнерша или что-то в этом роде. Ты видел обоих на балу, я думаю. Сильвия Карпатри и Кристобаль Рейес, - Никта сделала небольшой глоток кофе, чтобы скрыть, насколько неприятен ей был этот разговор и не расстраивать Анастасиуса срывающимся от горечи и боли голосом. Анастасиус дождался, пока она поставит чашку, и погладил её ладонь. Это было так странно. Её красота и молодость, жестокость взглядов, надменные усмешки, работа в ЦРУ, двое рабов, сила и готовность на всё ради победы - а внутри бесконечные мучения. Которые она, конечно же, не собиралась выставлять напоказ. И хмуриться оттого, что она теперь хозяйка двух рабов, означало только сделать ей ещё больней. - То есть мы едем вчетвером? - Не совсем, - Никта не попыталась отнять руку, - с нами, не считая наших с тобой и принадлежащих рабам «нормальных» отражений, едет ещё получеловек-полуотражение с суицидальными наклонностями. Так что… Практически настоящая экспедиция. - Звучит угрожающе. И когда мы едем? - Думаю, что и тебе, и мне нужно ещё хотя бы пару дней, чтобы уладить дела в городе, - сказала Никта, - кто знает, когда мы вернемся в столицу… - Я оставлю заявление секретарше, она сама отправит его в Администрацию. Приведу документы в порядок за несколько часов. Мне здесь больше нечего делать. Тебе нужно помочь с чем-нибудь перед отъездом? Я в полном твоём распоряжении. - Поможешь с раб… - Никта запнулась, взгляд снова скользнул по зеркалу на столе. Каким теперь будет новое отражение? - с четой Рейес? Я не думаю, что у меня с ними, а особенно с Кристобалем, сложатся нормальные отношения. А постоянные стычки, склоки и свары в таком путешествии никому не нужны. И Храбрость ещё. Хотя ты её не знаешь, наверняка. Не получал никогда в качестве отражения, - она улыбнулась. - Да, конечно. Нет, Храбрости у меня не было. Анастасиус на секунду задумался, какое отражение ему выпало последним, потом взглянул в зеркальце-блюдце, на котором были видны следы от растаявшего воска. Он хотел увидеть седую прядь, но ему это не удалось. Они ещё долго обсуждали предстоящую поездку. Когда вышли из кофейни, уже смеркалось. Анастасиус проводил Никту до дома. Потом долго стояли на улице. Разговор начинался и обрывался то и дело. Расставаться не хотелось. - Надо идти, наверное. Поздно уже, - вздохнула печально Никта. Анастасиус обнял её на прощание. - Мы увидимся завтра? - Я очень на это надеюсь, - Никта обняла его в ответ. Он наклонил голову и коснулся губами её волос. Он целовал её лоб, нос, закрытые глаза, щёки и потом прикоснулся к губам. Она ответила поцелуем. И расстались они уже с полной уверенностью, что встретятся скоро вновь. На следующий же день. Пишет Алина. 16.12.08 Апельсиновое солнце брызнуло рыжими лучами на пышные снежные шапки. Извилистая дорожка красного песка уходила высоко в горы, петляя между деревьями. По ней медленно и неслышно двигались две фигуры. - Что случилось? – в очередной раз аккуратно спросила мать, стараясь не зацепить неведомой больной струны в душе дочери. И опять наступило молчание, к которому так располагает горный рассвет. - Можно сказать, по моей вине погиб человек, - вдруг тихо промолвила Алина и в ее почти черных глазах мелькнула старая искра боли. - Алинка, что ты такое говоришь! – воскликнула мать. – Здесь ничто и никогда не происходит по нашим желаниям или вине. На все Его воля. Алина едва заметно покачала головой. - Человек сам вышивает свою биографию. - Но нитки ему дает Он. - …Может быть,… наверное… - помолчав, проговорила Алина. И прижалась щекой к пушистому и теплому воротнику маминой кофты. - Тебе не нравится Эйзоптрос? - Нет… - ее лицо словно окаменело. Где-то в ущелье пронзительно крикнул орел. По зеленому морю леса пробежал легкий ветерок… - Алин, девочка моя, посмотри на все это! – воскликнула мать, обведя рукой великолепие, царящее вокруг них. Наконец ее дочь была с ней. С карих глаз словно спала темная пелена, они просветлели, отразив пламя восхода, губы тронула невольная улыбка, лицо засияло. - Измени свое отношение ко всему, что тебя окружает, станет легче, вот увидишь, - сказала мать, обрадованная действием своих слов. - А мне уже так легко! – ответила Алина и залилась звонкими переливами веселого смеха. Они подошли к речке. Преодолевая бесконечные пороги, она неслась вниз, зеленоватая ото мха, которым покрылись подводные камни. Алина начала прыгать по камням. Она смеялась над своим отражением, искаженным бурным течением речонки, и наслаждалась воздухом и мелкими брызгами воды. Мать смотрела на дочь, не веря, что удалось ее вернуть. Она успела это сделать. И как раз вовремя : ведь сегодня Алина уезжает… На этот раз Эйзоптрос встретил своего стражника задорными солнечными зайчиками, разбросанными по всей округе. Алина промчалась по опущенному мосту, весело подмигнув аллигаторам, и очутилась в столице. Впервые этот серый город, полный всевозможных зеркал не давил на нее, не угнетал. Просто впустил. И люди, куда-то спешившие по улицам, уже не казались ей настолько озлобленными и циничными. Все вокруг было мягче и приятнее. Даже хозяин гостиницы, всегда хмурый, был сегодня на удивление гостеприимным и добродушным. Казалось, весь Эйзоптрос улыбался ей широкой улыбкой… - Что сегодня? – беззаботно спросила Алина, протискиваясь к своему рабочему месту. - Аквилонский зоопарк хочет приобрести трех особей, - ответили ей. – И вот вся документация. - Но это же зоопарк Фуэнты, - вздрогнув, проговорила Алина, перебрав несколько бумаг. - Значат Фуэнты, - пожала плечами одна из сотрудниц. – Какая разница? Алина закусила губу. Родной город Стефана хочет увидеть его убийц? Или им послать других аллигаторов? А может отказать? - Так что? Отлавливать? – спросила все та же сотрудница. Алина скользнула взглядом по зеркалу, стоящему на столе. Нет, надо отправить этих аллигаторов подальше от Эйзоптроса. В Фуэнту так в Фуэнту. - Да, тех, у которых на носу красные метки. Их всего трое. Они, скорее всего, у северной, - ответила Алина и принялась заполнять бумаги. Алина провожала взглядом вагончик, медленно двигающийся по дороге на северо-запад. С каждым тяжелым шагом пары лошадей на сердце становилось все легче, легче, легче… Пишет Алина. 16.12.08. Новая версия Апельсиновое солнце брызнуло золотистыми лучами на снежные горные вершины. Извилистая дорожка красного песка уходила высоко в горы, петляя между деревьями. По ней медленно и неслышно двигались две фигуры. - Что случилось? – в очередной раз осторожно спросила мать. И опять наступило молчание, к которому так располагает горный рассвет. - Можно сказать, по моей вине погиб человек, - вдруг прошептала Алина, и в ее почти черных глазах мелькнула тень глубоко спрятанного отчаяния. - Алинка, что ты такое говоришь! – воскликнула мать. – Здесь ничто и никогда не происходит по нашим желаниям или вине. На все Его воля. Алина едва заметно покачала головой. - Каждый сам вышивает замысловатый узор своей судьбы. - Но нитки для этого дает Он. - …Может быть,… наверное, - помолчав, проговорила Алина. И прижалась щекой к пушистому и теплому воротнику маминой кофты. Весело и звонко пели птицы, по зеленому морю леса пробежал легкий ветерок… - Не переживай, все образуется. Вот увидишь, - мягко сказала мама. Алина еще сильнее прижалась к ней. - В конце концов, ты всегда можешь вернуться. Ты же знаешь, нам всегда нужна нянька, - мама улыбнулась, ласково проведя рукой по волосам дочери. - Боюсь, что нянька – это не мое призвание, - усмехнулась Алина - Ну, не забывай, что у нас еще 15 соток… - Что?? – Алина вытаращила глаза. – Вы опять засадили весь огород картошкой и помидорами?.. - Отец пригнал еще пару лошадей… - Шестую пару?? - И еще у наших соседей огромный сад, они просят помочь... - Мам! - Еще нужны люди на мельнице… - тут мать не смогла удержаться от смеха. Алина рассмеялась следом. - Уж лучше в Эйзоптрос! - Видишь, не все так плохо, - мама взъерошила непослушную челку дочери. Впервые она увидела, что мрачные стены Эйзоптроса залиты ярким солнечным светом. Впервые этот серый город, еще вчера пугающий ее своими зеркалами, не давил, не угнетал. Просто впустил. Алина промчалась по опущенному мосту, весело подмигнула аллигаторам и, миновав северные ворота, очутилась в столице. Спешившие по своим делам прохожие уже не казались ей такими угрюмо-сосредоточенными, как раньше. И хозяин гостиницы, всегда хмурый, был на удивление гостеприимным и добродушным. Стражники поприветствовали ее одобрительным хмыком, начальник, отметив, что она все-таки вернулась вовремя, усмехнулся себе в усы. - Что сегодня? – беззаботно спросила Алина, направляясь к своему рабочему месту. - Аквилонский зоопарк хочет приобрести трех особей, - ответили ей. – И вот вся документация. - Но это же зоопарк Фуэнты, - вздрогнув, ответила Алина, перебрав несколько бумаг. - Значит Фуэнты, - пожала плечами одна из сотрудниц. – Какая разница? Алина больно закусила губу. И кого же продать родному городу Стефана? Его убийц?.. - Так что? Отлавливать? – спросила все та же сотрудница. Алина скользнула взглядом по зеркалу, стоящему на столе. Нет, надо отправить этих аллигаторов подальше от Эйзоптроса. В Фуэнту так в Фуэнту. - Да, тех, которых заклеймили месяц назад. Их как раз трое. Они, скорее всего, у северной, - ответила Алина и принялась заполнять бумаги. - Разве в зоопарки можно отдавать ящеров, которые убивали людей? - Почему нет? Запрета на это не существует. …Алина провожала взглядом повозку, из которой изредка слышалось щелканье зубов. Она медленно двигалась на северо-запад. Когда дорога опустела, Алина поняла, что все и вправду налаживается…

Пишет Рита. 16.12.08 В ушах бешено стучала кровь. И это было не от быстрого бега по ступенькам. Увы, всего минуту. Наверно, в свои шестнадцать лет Рита мечтала о чем-то подобном. Сейчас.. Баронесса механически протянула руку и взяла цветок. Голова была как в тумане. Не смятение чувств, нет. Усталость. И только горькая усмешка. Такая, как будто говоришь "разве что-либо имеет смысл?" В скверике неподалеку оркестр выводил печальную мелодию танго. Картины прошлого, настоящего, будущего кружились в переплетении аккордеона и виолончели. Можно было встретиться, когда уже слишком поздно. А может, слишком поздно и теперь. Рите не хотелось думать о себе. Что-то пошло неправильно. Этот вечер она встретила так, как встречают смерть глубокие старики. Пауза затягивалась. Как хорошо, что с Хасом можно не произносить пустых ненужных слов. Зеркало, одно из ста, установленных ею, выцветало вместе с закатом. Как старинная гравюра, изображающая кавалера и даму, застывших в шаге друг от друга. Улыбкой Хассан попросил Наивность уйти. Они остались одни. Во всем городе. Всего лишь минуту назад в глазах её сияли, теперь они были темны как небо перед грозой. Поздно. Стена. Всё серьезно. Он очень осторожно взял её за руку и поцеловал кончики пальцев. Что случилось? Встряхнула головой, словно чтобы избавиться от назойливого морока. Хассан, видимо, заметив, как ее чуть качнуло назад, в одно мгновение оказался у неё за спиной, не дал упасть. Теперь она оказалась в его объятиях. Она обернулась. Их взгляды встретились. "И если можно продлить минуту, наверно, вот эту.. Но зачем?" Аналогия с известной трагедией заставила Риту грустно улыбнуться своим мыслям. Его глаза совсем близко, и уже не хотелось отводить взгляд. Он вдруг улыбнулся и прошептал: "Красавица…", - а глазах вспыхнули огненно-золотые искорки восхищения и счастья. "Нет", - Рита покачала головой. - "то, что от нее осталось. Ты ошибся, командор. Не ищи жемчуг в пустой раковине". Он коснулся её волос: "Хорошо. Как скажешь, - а в глазах все ярче разгоралась радость, - отпустить тебя? Лучше стало?" Она хитро изогнула бровь: "Лучше? Стало. А что ты будешь делать, если на первый твой вопрос я отвечу нет.." Он наклонился совсем близко к её уху: "Не отпущу". Пишет Ксанф. 16.12.08 Вот он. Опять. Теплый, как ватное одеяло. Мягкий. Обнимал сознание и не пускал внутрь ничего плохого. Так уютно. Даже уходить не хочется. Стук в дверь. Да что же такое. Подождите. Ведь это больше не повторится. Может, останется в памяти? Цвета уже исчезли. Осталась только черно-белая статичная картинка. Останься, пожалуйста. Снова стук. Какой-то вопрос. Настойчиво. Пришлось открыть глаза. Сон растворился. Легко сбежал - видно испугался яркого утреннего солнца, давно уже его не было, все больше туман. - Эй, доктор! Так Вы сможете посмотреть или нет? -Да. Через 5 минут буду. За дверью раздался глубокий вздох, потом шаги. Если ты даже не знаешь правил игры, то все равно остается шанс выиграть. Верно? Ксанф положился на удачу. Когда почти все самое ценное уже утрачено, можно найти что-нибудь новое. Приобрести что-то, чего раньше у тебя ни при каких обстоятельствах не могло появиться. Как в карточной игре - пятую картинку получишь, только если предыдущие четыре - одной масти. Вот он и ждал. Каждый день ждал от жизни чего-то нового. И радовался, если приходило. Когда ничего уже не сделать, тогда, наверное, проще. А он воспитывает силу воли. Ничего, пригодится в жизни. Жестокий способ, конечно, но мы не ищем легких путей. Тем более что абстиненция проходит. Ксанф улыбнулся. Повернул голову к зеркалу на тумбочке. Улыбнулся Ему. Или ей. Себе. *** Путешествие затягивалось. Корабль давно уже не приставал к берегу, необходимо было пополнить запасы. Ксанф уже несколько раз слышал от моряков что-то об остановке. Похоже, на длительный срок. Ну что ж, работы опять прибавится.

 
 
 
 
 
 
 
 
  © 2006-2007 www.umniki.ru
Редакция интернет-проекта "Умницы и умники"
E-mail: edit.staff@yandex.ru
Использование текстов без согласования с редакцией запрещено

Дизайн и поддержка: Smart Solutions


  Rambler's Top100