| |
1. АВТОР О СЕБЕ
 Мне 22 года, живу в Москве с самого рождения. Закончила школу, а также музыкальную школу по классу фортепиано, после школы пошла работать, вышла замуж... Потом развод, а через два месяца после развода - рождение моего сына. Когда сын подрос (сейчас ему три года), я стала задумываться о высшем образовании. Писала уже давно, с восьми лет. Сначала стихи, потом рассказы, только я мало что доводила до конца. До сих пор в доме куча бумаг с незаконченными произведениями. И вот, год назад некоторые события подтолкнули меня написать мою первую пьесу.
Люблю книги Антуана де Сент-Экзюпери, Ричарда Баха. Очень интересуюсь всяческими философскими течениями. Любимые русские поэты - Александр Блок и Марина Цветаева.
В последнее время много размышляю о вечных вопросах: кто мы, откуда, зачем мы есть на этой планете? Зачем происходит то, что происходит? Помните, у Маяковского: "если звёзды зажигают, значит это кому-нибудь нужно"? Суть в том, что ничего случайного не бывает. Вот на это "зачем" я и ищу ответ - чувствую, что он должен быть простым, что он совсем рядом. Так и проживаешь бок о бок с разгадкой всю жизнь. И не видишь её. Потому что, как у Сент-Экзюпери, зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь .
2. О ТОМ, ГДЕ, КАК И ЧЕМУ УЧИЛСЯ (ИЛИ УЧИТСЯ).
В этом году я поступила на первый курс Московского государственного университета культуры, факультет ВШК (Высшая школа культурологии) специальность - культурология, история культуры. До этого училась только в школе, поступала в этом году в Литературный институт, произведение прошло творческий конкурс, однако на экзаменах недобрала один балл. Поэтому пошла я в Университет культуры, на заочное отделение, потому что мне нужно ещё и работать.
Что я хочу получить от этого образования? Знания по истории культуры, мне всегда было это интересно. Тем более, что я буду изучать не только историю литературы, теорию литературы, а ещё и музыку, театр, живопись, античное искусство, философию… Много всего. Мне как раз того и надо. Потому что я вечно разбрасываюсь. Меня интересует всё в культуре. Вот это всё я и буду изучать.
3. ЧТО УВЛЕКАЕТ В ЛИТЕРАТУРНОМ ТВОРЧЕСТВЕ.
Это - один из способов изменять этот мир к лучшему. Задача автора – искать красоту на Земле, дарить её людям. Или заставлять задумываться о том, почему на земле происходит то, чего не должно происходить.Порой одно-единственоое произведение способно изменить жизнь. Так было и со мной, когда я прочитала "Маленького принца" Сент-Экзюпери. Просто когда пишешь - ощущаешь такой восторг, такую сладость, такое удовлетворение от осознания того, что можешь не таить своих чувств и своего мнения, что уже одно это увлекает в процесс творчества. Творчество - это ведь созидание. И свобода. И возможность отдавать часть своей души, а отдавать намного приятнее, чем получать, это я знаю точно.
ПОЧЕМУЧКА
Мой сынуля Макс подходит ко мне, явно заскучав в компании машинок и самолётов, с любопытством смотрит на кастрюлю, в которой булькает его любимая манная каша, а через мгновение выдаёт:
- Мам, а ты отдашь меня в школу моделей? Сдай меня на рекламу… - Договорились. Если ты пойдёшь и помоешь руки. Спустя пять минут: - Я – аграфенный мальчик. - Какой? - Аграфенный. - А что это такое – аграфенный? - Не зна-а-аю…
- А откуда я вылез, когда родился? Говорю откуда. - У-у… Что за болванство!
- Я хочу, чтобы у меня был друг. - Ты в сентябре пойдёшь опять в сад, будут у тебя там друзья. - Нет. Я хочу, чтоб был один. - Ну, выберешь одного, будет один. - Не-е-ет… Я хочу такого, чтобы жил со мной в одном доме. - А где ж я тебе такого возьму? - А ты мне его роди. - Ну, знаешь…- я молчу, не зная, что ответить. - Ну роди мне ребёнка… Начинает канючить. - Хочу ребёнка… Ребёнка хочу. Ну роди, ну мам…
Ко мне постепенно возвращается дар речи. - Знаешь, Макс, для того, чтобы родить ребёнка, одной мамы недостаточно. Ему ведь нужен и папа. - А у меня-то есть папа. Пусть он и у ребёнка будет папой. Ты его опять в папы возьми. - Нет!
Я очень быстро соображаю, что бы такое ему сказать в своё оправдание, почему это я не хочу брать его папу – снова в папы? Ведь вопрос сейчас последует, не стоит даже сомневаться. - А почему? Вот оно, это почему. Как, как объяснить трёхлетке, почему я ушла от его отца, почему он видит его только по выходным и живут они в разных домах? Не могу я это объяснить. Поэтому демонстрирую крохе свою полную беспомощность нежеланием отвечать на вопрос. Глупо, он ведь всё видит. - Не приставай ко мне. Не знаю, почему. - Ну тогда возьми другого дядю… - он в недоумении смотрит на меня, не понимая, как я могла раньше до этого не додуматься. А я смотрю на него. И молчу.
Ещё не легче. Если б только я могла ему всё рассказать. Впрочем нет, рассказать-то я могу. Только мне будет трудно подбирать слова.
Мой сын понимает очень много. Даже чересчур много. Но ему будет нелегко принять тот факт, что его мама, самая умная для него, самая красивая и добрая, кому-то вдруг показалась неподходящей. И что она вышла замуж за его отца просто потому, что ума ещё не было в восемнадцать лет. А потом, в те же восемнадцать, развелась, взяла всё и бросила. Какая там ответственность…Но вот после этого больше уже ничего не хочется. Хотя теперь таких возможностей – хоть отбавляй. Но поздно. А может, не поздно?
- А, мам? Ты что, меня не слушаешь? Другого дядю возьми. - Слушаю. Только у меня нет другого дяди. - Почему нет? - Не знаю. Нет – и всё.
Во второй раз отступаю перед его взглядом, таким прямым и открыто заинтересованным. Он не стесняется задавать вопросы. Он говорит то, что думает. Он свободен. Трёхлетний мальчик имеет больше свободы, чем я, взрослый уже человек.
Когда он ещё не родился, а был внутри меня, я часто представляла себе, как он начнёт задавать мне подобные вопросы. «Почему мой папа не живёт здесь?» «Потому что я не хочу этого». «Почему не хочешь?» «Я не люблю твоего папу…»
Стоп! На этом месте я себя всегда останавливала. И терялась в возможных вариантах ответов на это «почему». Нельзя же так прямо говорить ребёнку, что я не люблю его отца! И в то же время соврать как-то затруднительно. Это то же самое, что признаться в любви, не испытывая оной. Врать – ему?
Поэтому я уложу его спать, а сама сяду и напишу письмо. Письмо в будущее. В нём я всё расскажу своему сыну, всю мою историю. И отдам ему на суд лет через пятнадцать. «…Да, в моей жизни была любовь. Но не к твоему папе. Прости… ». Не знаю, примет ли он подобные объяснения. Но я надеюсь, что он меня поймёт. Ведь он мой сын.
Я откладываю на время своё чёрное дело – открыть ему глаза на то, что в этой жизни не всё бывает так, как хочется. Жаль, что со временем жизнь убеждает в этом каждого. Но если бы все об этом знали рождаясь, то люди умирали бы детьми… Не дожидаясь, когда разобьётся последняя в жизни выдумка, что все мечты всегда-всегда сбываются, и это так же непреложно, как то, что Земля круглая.
Пора идти в кровать. Ведь меня ждёт там… моя подушка. И спрятанная под ней фотография того, кого я взяла бы в папы гипотетического братика моего сына без всяких лишних слов.
ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕКРЁСТОК
У каждого человека, наверное, есть своя история, которая оставила на нём свой отпечаток. Со временем история забывается, прячется куда-то в самую глубь сознания. А след живёт. Порой он хорошо замаскирован голливудской улыбкой, великолепным нарядом, успешной карьерой. Вроде всё OK. Переболел человек и всё забыл. Только время, вопреки всеобщему заблуждению, никого не лечит…
…Порой он вспоминал своё прошлое, подолгу смотря в окно, и был в эти моменты похож на статую. К счастью, это случалось довольно редко и, разумеется, в отсутствие жены. Она-то знала его деятельным, энергичным, а отнюдь не задумчивым и, наверное, очень удивилась бы его мечтательности. Он всегда говорил ей, что нет у него времени на фантазии и мечты. Есть время на работу. Ну, и немного на неё. Впрочем, она привыкла. Когда-то, поначалу, пыталась переделать его. Потом махнула рукой и занялась своей жизнью. Он и не знал, где и с кем она бывает в моменты своего отсутствия дома. Да это его и не занимало. И жена-то у него была не первая. Та, первая, когда-то давно обвинила его в том, что ему следовало бы жениться на своей работе. Вторая, то есть теперешняя, обвиняла его в равнодушии и цинизме.
И он понимал, что обе они, скорее всего, правы.
А когда-то… Когда-то он таким не был. Писал стишки. Ну, в молодости каждый этим болел. Или не каждый? Да какая, в сущности, разница? Теперь он вполне состоявшийся, солидный и немолодой уже человек, которому недосуг заниматься писульками и сентиментальным бредом. Большинство друзей и знакомых уважали его за железную логику, деловую хватку, за трезвый рассудок. И за то, что чувства у него никогда не брали верх над разумом. Он этим гордился.
Но те же друзья и знакомые, которые часто обращались к нему за советом, никогда не пытались развести на откровенность его самого. Никто не спрашивал, а есть ли у него какие-то беды, печали, тревоги. Наверное, они считали, что это невозможно. Никого не интересовало, о чём он думает перед сном, и есть ли ему, о чём подумать в эти минуты. Когда он ложился спать, он закрывал глаза и делал вид, что сразу заснул. Жена верила… Когда была рядом. Она тоже никогда его ни о чём не спрашивала. Может, её интересовало то, что у него на уме, а может, и нет. Никто, никто не решался его ни о чём спросить. Никогда. И его это устраивало. Но порой он задавал себе вопрос – а любит ли кто-то из его друзей его самого, а не образ, который он создал? Или он всё же такой и есть? И эти вопросы, когда никого рядом не было, немедленно уводили его в прошлое. Тогда он садился за свой стол и подолгу смотрел в окно.
Пожалуй, был только один человек в его жизни, который однажды попытался взломать стены, за которыми он прятался. Правда, попытки были безуспешными. Он сам тогда не дал ей этого сделать. Испугался. Вика была полной его противоположностью, чувств никогда не скрывала, порой доходя в этом до абсурда. Она казалась ему нелепой, смешной и даже глупой. У них был недолгий роман, окончившийся бешеной ссорой, после которой ему расхотелось её когда-либо вообще видеть в своём окружении. Она нарушила все правила игры. Она позволила себе закатить ему истерику. Быть может, если бы не это, они с Викой были бы сейчас хорошими… приятелями. Но нет, она была на это категорически не согласна. Ей нужно было пролезть в его душу, в его мысли и хозяйничать там, словно у себя дома. Этого нарушения он не смог и не захотел ей простить. Потому что свобода доставалась ему слишком тяжело. И он ею дорожил. Дорожил гораздо больше, чем Викой. Она ни в какую не хотела исчезать из его жизни. И тогда он просто сжёг все мосты. Но зато он заставил её сделать это, то есть исчезнуть. Когда она звонила, он бросал трубку. Её письма просто не читал. Правда, не выбрасывал. Рука не поднималась. На работе смотрел сквозь неё, бросив сквозь зубы еле слышное «привет», и при этом отчаянно злясь на неё за то, что он вынужден встречать её каждый раз. И она однажды вдруг исчезла. Словно боги, если бы они существовали, услышали его молитвы. Исчезла, вместе со своей настырностью, несдержанностью, выдуманной глупой любовью к нему. «Здорово», – подумал тогда он. Теперь никто не будет допекать его своими чувствами и идиотскими попытками вернуть всё, что было, неумело замаскированными заверениями в дружбе. Как же. Поверил. Не такой он дурак. А она не такая уж актриса. Всё пыталась откопать в его душе то, чего там нет. Она просто насмотрелась красивых фильмов, начиталась романов, которые рассчитаны как раз для таких вот, как она, впечатлительных. И вела себя как подросток. А вроде уже и не маленькая была. И не девочка. У неё даже ребёнок был. Личная жизнь не клеилась. Вот и влюбилась в него, втиснула в какой-то дурацкий образ, которому он вовсе не был обязан соответствовать. А она считала, что обязан, наверное. И вообще, дурак он, что повёлся на всё это, хоть и ненадолго. Интересно было ощущать себя этаким героем рядом с наивной, как ему казалось, и по уши влюблённой в него девчонкой. Она потом показала себя ещё и истеричкой. А ему-то думалось, что она на такое не способна. Поначалу в рот ему смотрела, незаметно, как хитрая змейка, пыталась занять в его жизни роль, которую он не хотел ей отводить. И твердила, твердила, что она его любит. Но он-то тоже не дурак. Поставил её на место. Тогда она и закатила ему ту памятную сцену. И он снова выиграл. И даже какое-то время гордился этим. А потом она ушла. Просто куда-то испарилась из его жизни. Он тогда отмахнулся от чувства вины и досады и всё это время убеждал себя, что ему легко-легко, и ничто его не волнует, и не о чем тут сожалеть. И в конце концов он в это даже поверил сам. Поверить в это было приятнее, чем не поверить. И вот теперь никто не донимал его своей несдержанностью, никто не бежал за ним, не звал, не требовал внимания. Вообще никто ничего не требовал. Жена давно смирилась. Друзья в душу не лезли. Жизнь шла вполне успешно, и он на неё не жаловался. Может, и пожаловался бы, да некому. Но так оно и должно быть у победителей. Они никогда не плачут и никому не рассказывают о том, что носят в себе. Если, конечно, что-то носят.
Только теперь в его жизни чего-то не хватало. В редкие моменты раздумий он начинал осознавать, что сейчас ему просто не от кого бежать, некого прогонять, некому доказывать свою вечную правоту. Не от кого защищать свою драгоценную свободу. Можно, конечно, от жены. Но она и так на его свободу не претендовала. И из своей жизни её не прогонишь. Она в его жизни давно не участвует. И не бежит за ним вслед, не пытается переделать и совсем не зовёт. Не разводиться же ему с ней! Женился со скуки, расстался от скуки… Это уже не смешно. Что толку ломиться в открытые ворота? Неужели он – он! – уже никому не нужен? А может быть, это они – те, кем он окружён в настоящее время, – это они втиснули его в какой-то суррогатный образ? А вовсе не Вика?
По счастью, эти мысли посещали его очень редко и в остальное время покой его устоявшейся жизни не нарушался ничем…
… Виктория застегнула последнюю пуговицу на сногсшибательном жакете и удовлетворённо вздохнула, посмотрев на себя в зеркало. Стекло отразило безупречно подобранный туалет, тщательно и со вкусом нанесённый макияж, губы в полуулыбке, не касающейся даже тенью Викиных глаз. Глаза смотрели прямо, уверенно и чуть насмешливо. Настоящая леди. Её мечта сбылась. Она стала такой, какой хотела быть. Гордая, красивая, сдержанная. С прямой осанкой королевы и взглядом победительницы. Волосы собраны сзади, и этот их цвет, чёрный, как смола, словно у цыганки, ей очень идёт. Поглядев на неё, никто никогда не скажет и даже мысли не допустит, что она в чём-то не уверена или неудачлива. Наоборот, для друзей она – образец для подражания, у неё всё всегда на высоте, а слёз её уже давно никто не видел. Её считают счастливой. Вика усмехнулась. В голове почему-то закрутилась песенка «Машины времени»: «Она идёт по жизни, смеясь…». От песни Вика тут же отмахнулась. Друзья правы, она счастлива. Она здорово привыкла к своей «счастливости». И соответствовала ей. И больше всего на свете не любила копаться в собственном прошлом, уверенным шагом спеша навстречу будущему.
Вот и сегодня. Она собиралась на встречу с одним чудным коллекционером. Коллекционер хотел купить её картины, фотографии которых он увидел в Интернете, на её сайте. Вика разместила их туда просто потому, что хотела пооригинальничать. Лично с чудаком она не разговаривала даже по телефону. Ей позвонила его секретарша и передала желание своего шефа встретиться. Вика ответила, что ей будет удобно в пять. Секретарша почему-то назначила встречу в какой-то кофейне. Виктория, привыкшая к красивым и дорогим местам за последние годы, сначала хотела отказаться, удивившись странным предпочтениям предпринимателя. Но потом подумала, что кто-то заинтересовался её картинами впервые в жизни. Это было её хобби, а не бизнес. Поэтому, может, и не стоило быть чересчур требовательной. Тем более что несколькими годами раньше она этими забегаловками не брезговала. В Вике не было никаких замашек «новой русской», она себя таковой и не считала. И не была. Зачем кичиться какими-то успехами, если их нет? А если есть, то тем более, незачем. Они в этом случае сами за себя говорят.
Вслух она выразила своё недоумение секретарше, что её босс подумывает о покупке этих произведений. Она и цен-то их не знала. Вроде и не какой-то там известный или хотя бы немного отличившийся художник, у которого хоть что-то, да выставлялось. Она писала свои «шедевры» просто так, никогда не интересуясь мнением об этом окружающих, потому что она не стремилась продать. Она продавала только свои деловые качества, и притом весьма успешно. А живопись… На её возражения секретарша Лиза ответила, что её шеф всегда интересовался никому не известными работами (вроде бы он так ей сказал), и его очень тронул сюжет Викиных картин. Пожав плечами и немного подумав, Вика согласилась на встречу. В конце концов она сама великодушно (не совсем, впрочем, понимая, что делает) дала этому любителю искусства свой телефон, когда он прислал электронное послание, в шутливой форме слёзно умоляя ему не отказывать. Сюжет… Подумаешь, сюжет. Всё равно ведь не понял. Наверняка не понял. С жиру бесится, решила Вика и взяла сумочку.
Подъезжая к обозначенному кафе, Вика вдруг замерла. Она уже была здесь когда-то! Когда же, дай Бог памяти. Ощущение было сильным, словно цунами.
Поставив машину в двух шагах от кафе, она остановилась, глядя на стеклянную дверь. Да, ну конечно! Она была здесь пять лет назад. С этим… Вике даже не захотелось его вспоминать, потому что больно защемило где-то внутри. Давно с ней такого не было… Вика провела рукой по глазам. Прочь воспоминания! Ни за что не вернётся она в прошлое. Она с трудом поборола в себе ощущение, что вот сейчас она откроет эту до слёз знакомую дверь, а там, за вторым от входа столиком сидит он и ждёт её. Какая чушь. Что за бред! Вика мысленно обругала себя последними словами за невольную сентиментальность. И решительно открыла дверь в прокуренное помещение, вспомнив, что её таинственный покупатель назначил ей встречу именно за этим злосчастным вторым столиком. «Совпадение», - подумала она и остановилась как вкопанная. Сердце пропустило один удар. А может быть, два…
За столиком, вторым по счёту от входной двери, за этим трижды проклятым столиком, сидел он! Сидел и пил чёрный кофе. И смотрел на часы.
Первой мыслью Вики было – бежать. Бежать без оглядки отсюда, от этого кафе, от него, неожиданно материализовавшегося в образе чокнутого любителя её картин, от своего прошлого и от себя самой. Той, которая пряталась пять лет. Ух, как Вике захотелось убежать! С грохотом захлопнуть за собой дверь, сесть в машину и умчаться быстро-быстро, несмотря на свистки гаишников и риск лишиться прав или сильно облегчить свой кошелёк.
Но какой кайф тогда словит он! Потому что было поздно. Он поднял голову и во все глаза смотрел на неё. Убежать сейчас – значит снова проиграть ему. С позором ретироваться с поля битвы, на котором он ни разу не дал ей выйти победительницей. Ни за что. «Заткнись»,- мысленно приказала она глупой девчонке, проснувшейся в ней и зашептавшей ей на ухо, что он всё так же хорош, и, судя по тому, что захотел купить её картины, всё так же раним. Где-то там, внутри себя самого.
Она ослепительно улыбнулась и подошла очень уверенным шагом ко второму столику…
Он не верил своим глазам. Это она! Опять она. И опять в самую точку. Самую далёкую и хорошо спрятанную от чужих глаз струнку его души зацепила. Ну как ей это удаётся, чёрт бы её побрал... Он про себя выругался, досадуя на непонятную радость от встречи с ней. Какая она стала... Прямо не узнать. А куда же делось это выражение в её глазах? Раньше они искрились любовью. К нему. Единственному. Любовью и восторгом. Уж чего-чего, а восторженности в её взгляде теперь не было. Он оценивающе окинул её глазами. Да, есть на что посмотреть. Если на глазах долго не задерживаться.
- Привет,- услышал он странный голос, исходящий из уст Вики. Это была не её интонация! Это был настолько сдержанный, уверенный в себе и полувежливый «привет», что он вздрогнул.
- Привет,- ответил он, и Вика невесело усмехнулась. Голос его звучал теперь как-то по-чужому. Он был далёким-далёким, как какая-нибудь планета, которая ещё не видна с Земли. Кажется, её Вулкан астрологи называют. Как из преисподней. Вика неторопливо присела. От его чашки вместе с запахом кофе доносился еле уловимый аромат коньяка. Она заказала себе обычный кофе и изящно затянулась тонкой и длинной сигаретой. Он невольно залюбовался этим жестом, в котором не было ничего театрального. - Не ожидала, что это ты,- немного равнодушно бросила она. - Я тоже, - он, наверное, разучился держать себя в руках, потому что голос дрогнул и глаза засветились, отметила про себя Вика.
«Как же мы оба изменились», - подумали они одновременно, каждый про себя. Они немного поболтали ни о чём. Потом помолчали. Потом снова поболтали. Смотря друг на друга, они с ужасом замечали, с каждым моментом всё явственнее, не те изменения, что произошли в сидящем напротив человеке, а то, что время сделало с ними самими.
«Господи, - думала Вика. – Я стала копией этого «победителя». У меня всё прекрасно. Мой сын учится в престижной школе. У меня достаточно денег и друзей. Я ничем не хуже его. А может быть, ничем не лучше».
«Вика, – думал он. – Я стал ещё более циничным и равнодушным. И женатым на своей работе. И, скорее всего, ты тоже замужем за ней же».
«Но почему же, ради всего святого, нас столкнули именно эти не нужные никому картины?»
«Почему же, господи, почему я назначил тебе встречу в этом кафе, за этим столиком?»
- У тебя всё хорошо?
- Да. А у тебя?
- Всё замечательно.
«Раньше мы были лучше, - подумал он.
«Наверное, мы стали счастливее,- подумала Вика. – А может, и нет».
«А теперь мы выглядим счастливыми», - его сознание творило с ним злую шутку. « Я была счастлива на самом деле только тогда. Целых пять лет назад…»
Он уставился в свою чашку с чёрным кофе, которого ранее никогда не жаловал. Вика молчала и рассматривала свои красивые ногти.
- Ты хорошо выглядишь, - вдруг сказал он. – Красивый цвет волос, он тебе идёт. И вдруг Вику попутал бес. Она протянула руку к волосам и медленно вытянула декоративную шпильку из причёски. Чёрные цыганские волосы рассыпались по плечам и по спине, и он увидел, что они длиннее, чем стул, на котором она сидела. Они спускались почти до пола. У него перехватило дыхание. Таких волос он никогда ещё не видел. В их чёрном облаке она была похожа на ту колдунью, которую однажды он видел во сне. Сны были единственной его эмоцией, которую он контролировать не мог. А картины, что он хотел теперь купить, были словно списаны с его снов… Те же краски. Крылья. Дорога, ведущая в никуда. Корабль с треснувшей мачтой и порванным парусом, навеки потерявший свой якорь. И море. Потемневшее, грозное, никому не желающее отдавать богатства, которые оно поглотило и, словно собака на сене, хранило их на самом дне. Затягивающий отчаянных моряков, Бермудский треугольник. Падающая свободная птица, пронзённая стрелой охотника. Разрушенный храм и плачущий ангел под его сводами…
Вика, идя на встречу, собиралась спросить у потенциального покупателя, почему он решил купить её картины, чем его так задел их сюжет. Теперь этот вопрос застрял в бесполезной болтовне. И она уже не собиралась его задавать. Потому что внезапно приняла решение.
- Так сколько же ты хочешь за свои произведения? – вдруг в лоб спросил он и с неохотой посмотрел в её глаза - они окатывали его, словно холодным душем. Она медлила с ответом, помешивая красивой ложечкой кофе, хотя сахара там не было.
- Нисколько, - наконец услышал он в ответ. - Что? - Они не продаются.
С этими словами она не спеша поднялась из-за стола и вернула своей причёске первоначальный вид. Затем достала из сумочки деньги и положила их на стол рядом с почти полной чашкой кофе.
Он, окаменев и сразу всё поняв, молчал, стараясь лучше запомнить её лицо, которое видел в последний раз, он это знал точно. - Ну пока?
Он кивнул. Вика вышла из кафе горделивой походкой, и он видел, как она села в машину, как машина завелась и вскоре скрылась из его глаз навсегда. Она снова ушла из его жизни. И на этот раз тоже. Ему даже не удалось проиграть. Хоть раз в жизни. Хоть совсем на чуть-чуть.
И он тут же понял, что это уже произошло. Он проиграл сегодня Вике, которая не зря носила своё имя. Проиграл с блеском!
Он не знал того, что, отчаянно вцепившись в руль автомобиля, его победительница ехала в свою мастерскую и кусала губы в бессильных попытках сдержать слёзы, которыми она оплакивала нежеланную победу. Конечно же, это пройдёт. Через несколько дней, а может быть, даже часов. Не может не пройти, не отпустить. Она очень сильная. Но пока этого не произошло, и на сердце лежала тяжесть. Скорее бы они прошли, эти несколько часов. А может быть, даже дней.
К счастью, он этого не знал. Он молча достал из кармана маленький клочок бумаги и долго рассматривал записанный там телефон. Ироничная усмешка тронула его красивые губы. Он положил бумажку в пепельницу и щёлкнул зажигалкой. Он смотрел, как горит последний мост, и чем меньше становилась бумажка, тем больше росло его облегчение от того, что он не внёс Викиного телефона ни в электронную память, ни куда-то ещё. Её е-мейл давно удалён. И он был готов поклясться на Библии, если бы верил в бога, что сайта в Интернете тоже скоро не будет.
Он посмотрел на часы. Они показывали без четверти семь. Он минимум на полчаса теперь опоздает к Лизке. И она, конечно, сделает вид, что всё нормально. Она всего-навсего секретарша и делает вид, что планов на его счёт не строит. Не строит, как же. Наверное, только наличие у него жены её как-то сдерживает. Он снова улыбнулся, лениво расплатился с официанткой за кофе по-французски и вышел из кафе. На улице накрапывал мелкий дождь. Он любил дождь, и ему было неважно, какой дождь – мелкий, сильный или совсем проливной… Хорошо, что он не взял с собой машину.
Уходя, он ни разу не оглянулся на кафе, которое зазывало посетителей уютным светом своих, так часто снившихся ему, окошек…
Конец.
Эти и другие произведения Анастасии Добровой вы можете прочитать на сайте «Проза.Ру».
Хотите обсудить? Милости просим! |
www.umniki.ru / / 
