Поиск по сайтуВход для пользователей
Расширенный поискРегистрация   |   Забыли пароль?
Зачем регистрироваться?
ТелепередачаAlma-materКлубКонкурсыФорумFAQ
www.umniki.ru / /
  
  
 

01:00 1 Января 1970 -

  Читать далее

 

НИКОЛАЙ БИРЮКОВ: "СЛОВОСОЧЕТАНИЕ "ДОКТОР ФИЛОСОФСКИХ НАУК" НЕ ОЧЕНЬ КОРРЕКТНО!"
 


Мы начинаем начинаем цикл бесед с преподавателями вузов и школ. О чем будем говорить? Конечно, о предметах, о вузах. О студентах и преподавателях. Об учебных проблемах и способах их решения. Наш цикл открывает беседа с доцентом кафедры философии МГИМО (У) МИД России БИРЮКОВЫМ Николаем Ивановичем.

– Николай Иванович, помимо преподавания в МГИМО и других российских вузах Вы преподавали в Англии. Вы можете сравнивать нашу и их систему образования, наших и их студентов. Какова же Ваша оценка нашей и западной систем образования?

– Я не считаю себя большим специалистом в западной системе. Я прочитал по нескольку лекций в нескольких вузах. Преподавал же только в Лидском университете в Англии. После чего, кстати, мое довольно критичное отношение к МГИМО – вузу, который я сам закончил и в котором преподаю, – стало меняться к лучшему. Именно после того, как я поработал на Западе. Причем, ничего плохого ни о Лидском университете, ни об английских студентах я сказать не могу. Просто люди там получают другую подготовку...


– И все-таки, даже не являясь большим специалистом в западной системе образования, на какие-то отличия Вы наверняка обратили внимание...

– Разница, конечно, бросается в глаза. Прежде всего, у нас гораздо более жесткие учебные программы. Наши студенты лишены возможности выбирать предметы. И это, вообще говоря, плохо. С другой стороны, быстро изменить этот порядок вещей чрезвычайно сложно. Это связано с целым комплексом проблем, с тем, как устроены наши вузы. Если представить, что студенты МГИМО или МГУ будут выбирать курс, на который они станут ходить, то придется перестраивать все здания. Возможность выбора предметов предполагает свободное посещение занятий, а это, в свою очередь, предполагает, что вузы располагают большими площадями, не занятыми под аудитории. В наших же вузах обычно теснота.

Я довольно критически отношусь к нашей системе образования. Наша высшая школа слишком теоретична. Она готовит людей, которые, по общему признанию, к работе еще не готовы. Наверное, в этом есть изъян. Но свои проблемы и свои недостатки имеются и на Западе. И по большому счету, наши и их проблемы друг друга стоят. Идеальной образовательной системы никто еще не придумал. И после Лидса к МГИМО я стал относиться гораздо менее критично. Наши вузы – совсем не плохие.

Наша слабость – в материальной базе, начиная от вида самих зданий и бедности библиотек. Вернувшись из Лидского университета, я пошел в нашу библиотеку. Там мне стало стыдно, так как заурядный английский университет имеет библиотеку, которая не просто лучше библиотеки МГИМО (одного из самых престижных вузов России), а лучше – несопоставимо! Правда, сейчас ситуация у нас начинает меняться... Если же человек побывал в Оксфорде... Там, наверное, какая-то другая ментальность должна быть. Ходить в окружении памятников архитектуры и ходить между бетонными стенками с низко нависающими потолками – далеко не одно и то же.


– А что Вы преподавали в Англии?

– Мой курс назывался "Российская политика". В Англии студенты сами выбирают предмет, на который решили ходить. Там если студенту какой-то курс не нравится, он может легко сменить специализацию. Я исходил из того, что люди, выбравшие курс русской политики, интересуются этим курсом и кое-что знают. И был просто поражен тем, насколько мои студенты были несведущими во всем, что касается России. В 1993 году из русских политиков они знали только Горбачева и Ельцина. И еще знали, что столица России – город Москва. Все. Думаю, что это связано с определенным уровнем школьного образования. Из разговоров с английскими коллегами я вынес, что многие из них очень критически относятся к среднему образованию в Англии. Лидский университет – самый большой университет Англии, но он рядовой. То есть это не Кембридж и не Оксфорд. Они "сливки" не снимают. И там я имел дело с обычным, среднеобразованным английским студентом. До того я считал, что наши студенты подготовлены слабо. Однако, пообщавшись с английскими студентами, понял, что с выводом поторопился.

Но я не хочу критиковать английских студентов. Думается, что им преподавали, то они и знают. Не хочу критиковать и их систему образования. Наоборот, я заметил, например, что между студентами второго и третьего курса – колоссальная разница. По-видимому, тамошняя система образования заставляет людей очень выкладываться.


– Вернемся к более раннему периоду Вашей жизни. Почему, закончив экономический факультет МГИМО, Вы не стали работать в экономической сфере? И в силу каких причин именно МГИМО был выбран Вами в качестве места работы?

– Первые полтора года после окончания института я работал переводчиком в Египте. В целом же вся наша внешнеторговая система мне не очень нравилась. Я человек мало коммерческий. После возвращения из Египта идти во Внешторг мне совершенно не хотелось, так как к этому времени я твердо решил, что такая работа не для меня. Преподавательская работа меня влекла гораздо больше. И я решил попробовать тот самый вуз, который заканчивал.

Кроме того, студенты МГИМО советского времени мне нравились. МГИМО снимал своего рода "сливки". Конечно, были суперблатные. Например, дети и внуки членов Политбюро. Но их было немного, и погоды они не делали. Основной контингент составляли дети работников МИДа и Внешторга. И они были неплохими студентами, так как были не настолько "блатными", чтобы не учиться, а мотивация к образованию у них была. Да и сегодня студенты у нас хорошие. По крайней мере, они мне нравятся больше тех студентов, которым я преподавал в Лидсе. Хотя и там были разные группы.


– Разработкой какой научной темы Вы стали заниматься в аспирантуре?

Я поначалу хотел заниматься философией истории. Но специалисты, которые в то время работали на кафедре, занимались другими проблемами. Проблемами, которые теперь были бы отнесены к политологии. Моим научным руководителем стал профессор Ашин – специалист по проблемам лидерства и элитам. Кандидатская диссертация у меня была по теориям политического лидерства. Повторяю, сейчас это была бы чистая политология, но тогда такой специальности не было. Поэтому формально я кандидат философских наук. Правда, моя докторская диссертация, которую я собираюсь защищать в ближайшее время, написана по проблемам политологии. Ее тема: "Становление институтов представительной власти в современной России". Другими словами, парламентаризм.

Мною в соавторстве написаны две книги, посвященные съездам народных депутатов, соответственно, союзному и российскому. Разработкой этой темы я занялся в годы перестройки. Так получилось, что я оказался вовлеченным в избирательную кампанию, так как профессор Ашин был кандидатом в народные депутаты СССР. Ту избирательную кампанию я наблюдал изнутри и потом очень внимательно следил за тем, что происходило дальше. А затем родилась идея книги, связанной с концепцией соборности. "Соборность" теперь понятие "заезженное", но мы с моим соавтором Виктором Михайловичем Сергеевым первыми стали анализировать, что получится, если концепцию соборности приложить не к церкви и не к общей культуре, а именно к политике. Позднее мы написали еще одну книгу. Обе они вышли в Англии. Русского же издания пока нет, но основные идеи изложены в серии журнальных статей.


– Повлиял ли выбор научной темы на Ваш внутренний мир?

– Меня самого эта тема очень сильно заинтересовала. Занявшись проблемой соборности, я естественно обратился к русской философии, которой по-настоящему увлекся. Хотя отношение мое к ней очень критическое, и я отнюдь не считаю, что русские философы выше всех остальных. Но это замечательные мыслители, и незнание их на формационном этапе моего собственного развития, конечно, крайне отрицательно на мне сказалось. Я много потерял из-за того, что познакомился с ними, когда мне было уже за сорок.


– Интерес к теме не ослабевает по сей день?

– Нет, интерес к парламентаризму у меня уже угас. Русский парламентаризм, как мы с Сергеевым и предполагали, так и не стал эффективным институтом и, похоже, и не стремится стать.


– Пожалуйста, поясните.

– У нашего скепсиса есть некоторое теоретическое обоснование. Мы в книгах показали, что представительный институт западного типа чужд русской национальной политической культуре. Она исходит из таких установок, при которых парламент не нужен. Он – лишний. Он раздражает всех и со всех сторон. Специально с этой целью я проанализировал сочинения русских представителей политической философии. Брал и либералов-западников, и радикальных революционеров, и консерваторов. За исключением очень узкой прослойки прозападных либералов, отношение к парламенту было всегда очень критичным. У Герцена, у Ткачева, у Льва Толстого, у Леонтьева. Это же мы наблюдаем и в дальнейшем. А для широких масс народа парламент по сей день есть говорильня. Совершенно разные люди по ментальности и темпераменту – Ельцин и Шендерович – одинаково плохо относятся к парламенту. Институт парламентаризма как таковой чужд нашей национальной культуре. Хотя я все-таки надеюсь, что когда-нибудь он утвердится на нашей почве. Потому что демократия без президента бывает, а без парламента – нет. Такие примеры не известны. Но нынешний российский парламент имеет слишком узкий круг полномочий, за расширение которого нынешний депутатский корпус, похоже, уже и не борется. Наш парламент находится на периферии политической жизни. Живой политики там совсем немного. И в ближайшей перспективе рассчитывать на какие-то изменения чрезвычайно трудно, потому что нет общественного требования. Общество не требует, чтобы парламент стал другим. Наш парламент – сплошное разочарование...


– А что Вы все-таки предпочитаете преподавать?

– Преподавать мне, конечно, куда интереснее философию, а не политологию.


– В таком случае, поговорим именно о ней. Во-первых, зачем, на Ваш взгляд, в вузах вообще нужна философия? Во-вторых, так уж ли необходимо сдавать кандидатский минимум именно по философии? Может быть, это то самое "наследие царского режима", от которого стоит побыстрее избавиться?

– Наверное, плохой бы я был преподаватель философии, если бы не считал, что мой предмет на самом деле нужен. Поэтому то, что я сейчас скажу, может быть, и не всех убедит, так как я лицо вроде бы заведомо заинтересованное. С другой стороны, я потому и заинтересован, что считаю философию очень важной частью мировой культуры. На мой взгляд, есть вершины мировой культуры, к которым должен прикоснуться всякий образованный, культурный человек. Сюда относится, конечно же, не только философия. Искусство, может быть, даже в большей степени. Но искусство в вузе, если это не консерватория или высшее художественное училище, преподавать все равно не сможем.

На мой взгляд, любой образованный человек тем и отличается от необразованного, что по поводу собственного мировоззрения и своей жизненной позиции что-то думает. И чем компетентнее и квалифицированнее он будет думать, тем, вообще говоря, лучше.

Конечно, утилитарно, философия не очень нужная вещь. В любой области деятельности можно обойтись и без нее. Но это только в том случае, если заниматься такой деятельностью, так сказать, механически, по инерции. Не очень задумываясь о том, что ты делаешь и для чего делаешь. Это – первый момент.

Второе. Только в вузе большинство людей оказываются готовыми воспринимать философские проблемы. Причем, далеко не все. Конечно, какое-то мировоззрение людям прививается еще в школе. Но там это происходит недостаточно обоснованно, недостаточно критично. Данную проблему можно решить только в рамках вузовского и послевузовского преподавания.

Что же касается кандидатского минимума, то я вообще с трудом представляю себе кандидата наук, который не владеет, скажем, гносеологией. Не говоря уже о том, что в философии есть и другие важные разделы. Но не владеть теорией познания нельзя. Любой ученый должен разбираться в этом вопросе. Без этого он будет просто никуда не годным профессионалом. Конечно, знакомство с философией ничего не гарантирует. Бывают и среди философов, скажем так, очень чудаковатые ученые. Но тем не менее.

Если рассуждать в общем и целом, то философия нужна. Кроме того, она тем более нужна сейчас, когда науки все больше и больше специализируются. У меня жена – математик и оба сына – математики. Но и они – специалисты в разных областях. Я на это смотрю со стороны и понимаю, что теперь общее определение "математик", может быть, специалиста уже не характеризует. А философия – это интегрирующее знание, позволяющее выйти из круга даже не профессионального интереса, который может быть весьма широким, а круга непосредственной профессиональной деятельности. И с этой точки зрения философия нужна любому ученому. Я не думаю, что ученые много выиграют, если их избавят от необходимости изучать философию. Да и не очень понятно, какое тогда знание окажется интегрирующим.


– То есть, кто будет выполнять функцию науки наук. Так?

– Я не думаю, что философию можно назвать наукой наук. Я не разделяю такого взгляда. Я вообще считаю, что философия – не наука. Философия есть особый род знания, который, конечно, можно подвести под понятие науки, если науку трактовать достаточно широко. На мой взгляд, философия лишена ряда характерных признаков науки, и поэтому даже словосочетания «кандидат философских наук» или «доктор философских наук» мне кажутся не очень корректными. Хотя это уже идет от моего понимания философии.


– В чем тогда, по-Вашему, заключается главное отличие философии от науки?

– Главное отличие философии от науки заключается в том, что наука ставит перед собой задачи исследования объективной действительности. Философия, кстати, достаточно критично относится к тому, насколько это возможно. Но предположим, что может. Однако это же вовсе не означает, что все проблемы, которые интересуют человека, являются проблемами, имеющими объективное решение, т. е. имеющими одинаковое значение для всех. Между тем существует огромное количество очень важных проблем, которые ни в каком смысле не поддаются объективированию. Например, вопрос о смысле жизни. Можно ли обосновать ответ на такой вопрос объективно? Совершенно точно, что нет. Философия находится как бы на границе между объективной действительностью и субъективным миром человека. В этой области действуют все люди. В том числе ученые. И поэтому, мне кажется, философия важна для всех. Хотя я понимаю, что к ней можно предъявить массу претензий. Но эти претензии, как правило, связаны именно с непониманием специфики философии. Обычно говорят, что философия существует две с половиной тысячи лет и еще ни одну проблему не решила. На что я говорю, что это на самом деле не совсем правильно. В каком смысле, не решила? Не нашла одинакового, обязательного для всех решения? Так и проблемы такие. Хотите ли Вы, чтобы кто-то написал для всех одинаковый сценарий жизни? Так будет какая-то казарма. В этом специфика философских проблем. Философия предлагает спектр возможных решений и обсуждает их.


– Интересно, а меняется ли как-то в течение семестра отношение студентов к философии?

– Мне кажется, что меняется. Хотя и не очень сильно. Дело в том, что сейчас преподаватели философии в МГИМО оказались в ситуации непростой, но, в общем, благоприятной. Раньше философию у нас преподавали на третьем курсе. Теперь же – на первом. И мы сейчас имеем дело со студентами, которые горят энтузиазмом. А к третьему курсу студенты уже намного меньше интересуются учебой. Опять же, я не берусь утверждать, что завоевываю студенческие массы. Но отношение к дисциплине меняется. Они более или менее начинают понимать, что это за дисциплина. Ведь большая часть школьников имеет довольно смутные представления о философии. Но ведь на то и преподаватели, чтобы это изменить.


– И все-таки отношение студентов, как правило, меняется в лучшую или худшую сторону?

– Этого я бы обобщать не стал. Одни, разобравшись в том, что такое философия, проникаются к ней интересом. Другие, наоборот, утрачивают даже тот интерес, который, возможно, имели. Обе эти реакции я наблюдал не раз. Были у меня студенты, которые ожидали, что преподаватель философии научит их тому, как жить. Объяснит все непонятные явления, от психологии до летающих тарелок. Но таких я, как правило, разочаровывал. Это уже связано с моим стилем преподавания. Для многих энтузиастов я слишком рационалистичен.


– Поясните, в чем заключается упомянутый Вами рационализм.

– Рассел когда-то говорил, что есть философы разных типов. Философия может идти от ума, а может идти от чувства, от общего жизнеощущения. В каждом из этих случаев есть свои достоинства и свои недостатки. Моя философия очень рациональна. Она почти целиком идет от ума. Для меня этот самый разум, рассудок – можно его обзывать или, наоборот, восхвалять – по большому счету является главным критерием оценки. Например, есть люди с ярко выраженной тягой к необычному, чудесному. У меня такая тяга тоже в значительной степени есть. Как и у всех. Но для меня самое интересное в необычном и чудесном – его понимание. Я думаю, что такое отношение – не единственно возможное. Вот и все. Мне просто хочется сказать, что бывают люди разного стиля мышления и разного характера.

У меня достаточно сухая и рационалистическая манера читать лекции. Не в том смысле, чтобы что-то занудно вдолбить. Нет. Я считаю, что преподаватель должен объяснить. Не почувствовать должен дать и не увлечь яркими образами, а прежде всего объяснить. Вот что я имею в виду под рационализмом в преподавании. И потом, я хочу сказать, очень может быть, что многим студентам я не даю то, что они хотят услышать. Я не пытаюсь кого-то завлечь. Мне кажется, что философия и без моих особых усилий достаточно интересна. Но это интерес определенного толка. Это – интерес рациональный.


– Меняется ли отношение студентов разных поколений к Вашему предмету?

– На мой взгляд, прежнего отношения к философии как к идеологической "накачке", чего-то вроде истории КПСС, только более теоретичной, у теперешних студентов нет.


– А что Вы испытываете, когда ставите двойку?

– Ставя двойку, испытываю очень неприятные ощущения, ибо ее ставить никогда не хочется. Все время стараешься этого избежать. Поэтому внутри себя как бы разрываешься. С одной стороны, всегда можно сказать: "Ну, подумаешь, не знает человек Канта. Что, нельзя жить без Канта? Можно. Можно даже хорошо жить без Канта". С другой стороны,в действие вступает тот самый рационализм. Человек пришел сдавать предмет. Программа известна, круг вопросов известен. Хотя, конечно, двойку ставишь только тем, кто совсем ничего не знает. В этом плане наша система – слишком снисходительна. Ставлю двойки я тогда, когда избежать этого просто невозможно. Невозможно в том смысле, что этого нельзя делать, не дискредитируя предмет, не дискредитируя самого себя, не проявляя явной несправедливости, когда вы ставите одинаковый балл, тому, кто вообще ничего не знает, и тому, кто что-то знает.


– Курьезы какие-то на экзаменах были?

– То, что расскажу, произошло не в МГИМО. Обсуждали вопрос о представительных учреждениях. После революции 1905 года в России был учрежден некий парламент. Нижнюю палату знают все. Это – Государственная дума. Спрашиваю: "Как называлась верхняя палата?". Вместо Государственного совета получаю ответ: "Союз писателей". Представляете?! Но случались курьезы и в стенах МГИМО. Расскажу свою любимую историю, которая, надеюсь, скрасит мой смертный час. Одному из студентов попался билет по Канту. Канта он не знал. Но то ли ему подсказали, то ли краем уха он что-то слышал... В общем, была такая знаменитая фраза из "Святого семейства" Маркса и Энгельса о том, что философия Канта – это немецкая теория французской революции. Возможно, этот студент что-то слышал про французскую буржуазную революцию. Или до него дошли какие-то отголоски этой фразы. И что-то он, конечно, слышал о "вещи в себе". И в итоге он выдал мне такую фразу: "Кант был идеологом буржуазии, потому что все вещи хотел только для себя"!


– Это блеск!.. По Вашим наблюдениям, что вообще интересует современных студентов?

– Всё интересует. Люди они разные. Я с трудом представляю, чтобы все интересовались одним и тем же. Или чтобы было нечто, заслуживающее интереса, но при этом никого не интересующее. Все, что достойно интереса, так или иначе представлено. И музыка, и литература, и политика, и т.д. Мне кажется, что в этом плане все как было, так и есть. И я думаю, что так и будет.


– Как бы Вы обосновали абитуриенту необходимость поступления именно в МГИМО, а не в иные престижные вузы?

– Я люблю свой вуз. На мой взгляд, в МГИМО собрался замечательный, уникальный коллектив преподавателей. Например, у нас работают крупнейшие отечественные политологи. Но, понимаете, у нас вузы – специализированные. Например, из моих детей никто не поступал в МГИМО. Младший только что закончил мехмат МГУ. Старший учился в МИРЭА. То есть они пошли в математику. И я, честно говоря, никогда не пытался их уговаривать поступать в МГИМО. Потому что человек сам должен определить, что ему близко и к чему его тянет. Для того чтобы стать, например, историком, не обязательно идти в МГИМО. А уж для того, чтобы стать в математиком, в МГИМО абсолютно точно идти не имеет никакого смысла. Конечно, лучше идти в престижное учебное заведение, чем в непрестижное – это обосновать сравнительно легко…


– Тогда какой главный совет Вы бы дали тем, кто уже решил поступать в МГИМО?

– Нужно иметь общую, достаточно широкую гуманитарную подготовку. В силу очень жесткой запрограммированности учебного процесса в нашем вузе, пробелы в эрудиции компенсировать довольно трудно. В институте идет углубление, специализация. И времени на все остальное почти не остается.

Беседовал Олег НАЗАРОВ



Пожалуйста, оцените этот материал:


 
 
 
 
 
 
 
 
  © 2006-2007 www.umniki.ru
Редакция интернет-проекта "Умницы и умники"
E-mail: edit.staff@yandex.ru
Использование текстов без согласования с редакцией запрещено

Дизайн и поддержка: Smart Solutions


  Rambler's Top100