| |
 1. Автор о себе
Я в миру Собченко Наталья Николаевна, девичья фамилия - Доценко (весьма популярная, скажу я вам, фамилия в литературных кругах, но к указанному автору я не имею никакого отношения). Мне 27 лет, по знаку зодиака - Козерог (03.01.74), по году - Бык: следовательно "дважды рогатая", в смысле упрямости. Есть сын - Павел, ему 7,5 лет, ученик второго класса, юный спиногрыз.
Живу в городе Киеве, родилась и первые 17 лет сознательно-бессознательной жизни провела в городе Нежин, отсюда и мой литературный псевдоним. Нежин - очень старый город, ему уже более 1000 лет. В Нежинской гимназии учились в свое время - Гоголь, Державин и др. У нас родился Марк Бернес, хотя пел-то он все про Одессу, а о небольшом старинном городке - под сенью тополей и корявых яблонь - не пел... Жаль.
Еще о себе, ох, не резюме пишу, так рассказываю. По профессии - я врач, специализация - акушер-гинеколог. Очень люблю свою работу. Все собираюсь написать о ней в возвышенном ключе, а выходит с легким юморком да иронией. Там, в клинике есть все: и кровь, и грязь, и боль, и счастье - жизнь, одним словом.
 2. О том, где, как и чему училась
Училась... в школе - 8 классов, затем 2 года в медицинском училище. В 17 лет сдала экзамены экстерном за 9 и 10 класс, получила аттестат зрелости и возможность три года "безболезненно" поступать в медицинский институт. То есть, если не поступала, то продолжала учиться в училище. Но удалось, как ни странно с первого раза. Вот и получилось, что у меня неоконченное школьное, неоконченное среднее и оконченное высшее образование. Пока училась в медицинском, институт приобрел статус университета (Национальный медицинский университет им А. А. Богомольца).
Училась неплохо, но диплом - "синий", как надоевший раствор бриллиантового-зеленого. У вас недоумение? У меня тоже было, когда мне выдали "синий" диплом с "корочкой" зеленого цвета. Смеялись долго. Вообще, учеба была делом веселым. Взять хотя бы наши путешествия в общественном транспорте. Дело в том, что кафедры клинических дисциплин разбросаны по больницам города. Вот и ездили мы с пары на пару в течение часа. Город изучили - досконально. Теперь, когда я сажусь в такси и начинаю рассказывать водителю кратчайший маршрут с указанием "двойных" и "кирпичей", на меня смотрят удивленно и восхищенно ,- спасибо родному вузу.
Учеба... Клиники, монографии, крахмал халатов и безумство сессий. Я жила в общежитии и прелести той жизни ещё обязательно опишу, но дух общаги (не в смысле - вонь, а в аспекте человеческих взаимоотношений) - останется со мной по жизни. Дружба, любовь, ревность, взаимовыручка, подлость - чувства обнажены и выставлены во всей своей натуральной красоте и мерзости. Там - учишься жить. Как черновик. Нет, наверное, не черновик, а тетрадь по письму для школьников младших классов. Клякс много и почерк плохой, но ошибки пока прощаются мудрой учительницей. Пока и только учительницей. И экзамены пересдать можно, подучить. Сейчас уже нельзя. Ошибки наши дорогого стоят и не прощаются нами же: ни тогда, ни сейчас.
Относительно литературы: мне очень повезло с преподавательницей русского языка в школе - потрясающая, увлеченная женщина. Еще мне повезло с родителями, которые собрали неплохую библиотеку и разрешали мне читать, хоть до утра.
3. Что увлекает в литературном творчестве.
Самый сложный вопрос. Пишу потому что иногда не могу не писать. Потому что ночью вскакиваю к письменному столу. Потому что много видела запредельного горя и такой же радости. Потому что мне кажется, мне есть что сказать людям. Главное, сказать так, чтобы услышали. Иногда пути выражения своих мыслей я избираю весьма агрессивные и "сверхпороговые", но для выражения сильных эмоций иногда нужно нарушить языковое табу. Иначе будет, цитируя Веллера, "импотенция текста".
Письма с помойки
Знаете, где можно узнать правду о человечестве – на помойке.
Вот вам голая правда жизни без лицемерия цивилизации и наивысший предел откровенности, с оттенком недосказанности. Великое изобретение человечества – пакеты для мусора, как конверты для писем в будущее, писем для потомков, придирчивых к своей истории, то есть к нам.
Вот «конверт» туго набитый старыми сломанными игрушками. Плюшевый мишка с оторванным ухом, машинки без колес, пластмассовый «боевой арсенал». Значит мальчик. Значит вырос. Не играет больше в войну…. Может уже не играет, а воюет? Где ты теперь малыш, пухлые ладошки которого мастерили сказочный мир из кубиков конструктора? Молчит об этом шелестящий пакет.
Помойка – изнанка человечества.
Оборотная сторона Луны.
Вчерашний снег слегка облагородил пейзаж, жирные вороны клевали что-то из большого пакета. Кыш, противная и наглая птица! Что там в «письме»? Постойте-ка: объедки вкупе с гниющими лепестками роз. День рожденья? Да вроде бы нет, чересчур уж много еды и роз. Жалкий серпантин оберточной бумаги. Открытки. Много. «С Бракосочетанием!». Понятно откуда пакетик. Но почему открытки здесь, а не на комоде в спальне новобрачных. «Дорогие Катя и Толя…». Что произошло? Толя в последнюю минуту передумал? Катя сбежала с Васей? Брачная ночь обманула надежды и вчерашняя счастливая пара уже пишет заявление о расторжении брака? Интересно.… Но нет в пакете ответов на мои вопросы. Задумываюсь. Иду дальше.
Каркает воронье в тяжелом сером небе. Городская мусорная свалка, унылое кладбище надежд.
Резкий порыв ветра. Иголки снега в лицо. Из развернувшегося пакета – ворох белых листов. Письма. Настоящие. О любви. Почему здесь?? Письма о любви не выбрасывают. Их хранят в деревянных шкатулках, перевязывают ленточками и учат наизусть. Даже если и не отвечают на подаренную в письмах любовь взаимностью. Или не хранят, а жгут в пламени свечи, глотая слезы, пытаясь этой соленой влагой погасить пожар в сердце. Или рвут на много-много мелких кусочков не читая. Но их не выбрасывают вот так, пачкой. Ветер кружил белые листы чьей-то выброшенной любви над мокрой землей. А, может, письма просто не нашли адресата? И их до сих пор кто-то ждет, заглядывая в пустой почтовый ящик в грязном парадном.
Экскурсия по разрушенному пантеону судеб.
Ой, а это что? Пакет ощетинился торчащими иголками шприцов. Коробочки, пакетики, ампулы…. Нитроглицерин, корвалол, папаверин… Ой, а тут «не по-нашему» написано… Да, видать сильно кого-то прихватило. Стоп. Что это? Огарки церковных свечей, сквозь мусорный смрад – запах лампадного масла. Да, прихватило. Навек прихватило. Не воротить, не откричать, не вымолить отсрочку. Поминальный стон пригородной электрички. Испуганно притихли вороны. Неужели и они понимают, что написано в этом «письме»?
Над пустырем ветер. Свинец туч вперемешку с вонью костров. Это мусорщики, чистильщики истории сжигают наши «письма в будущее». Стойте! Не нужно! А потомки? Что ж, они будут судить о нас только по книгам, фильмам, картинам, музыке…. Но ведь там ложь! Правда только здесь, на помойке…
О пользе и непользе
Утро...
Переполненный трамвай, на твоей ноге примостился наглый ботинок 45 размера, неугомонные бабульки-пенсионерки норовят задеть твои единственные колготы своими неподъемными тачками. Ты едешь в дребезжащем "батискафе" трамвая на нужную и полезную работу. Все едут. А за окном бесполезные одуванчики на трамвайных рельсах...
Там, на работе, тебя ждут люди, которым ты помогаешь в решении их проблем или наоборот создаешь им новые. Там бумаги, монитор, бесконечные телефонные звонки. Прижав плечом телефонную трубку к уху, сочетая важный разговор с "пальбой" по клавиатуре, ощущаешь свою нужность и полезность от курносого носа и до самых пяток.
Запищал пейджер, тебя зовут на другую нужную работу, важность которой сопровождается просмотром пикантных подробностей женского организма. Бежишь туда, бесполезно улыбаясь грозной вахтерше, и по дороге замечаешь ненужные белые облака, из которых никогда не пойдет благодатный дождь.
Вечер...
Открываешь тяжелую входную дверь держа в зубах пакет с нужными и полезными продуктами (яблоки, огурцы, ряженка, сок) и вваливаешься в полумрак прихожей. Умывшись, поужинав, полив цветы, ты падаешь на диван, закрываешь глаза и ждешь когда зазвонит телефон. Тебе говорят, что это не нужно и неполезно. А ты вспоминаешь одуванчики на трамвайных рельсах: над ними грохочут проезжающие трамваи, на них капает мазут, но они все равно цветут маленькими солнышками, чтобы, разлетевшись невесомыми парашютиками, дать жизнь новым цветам.
Так что есть польза и непольза?
Инструкция по плачу
Плакать надо умеючи.
Только нужно решить, слезы лить будем «для кого-то» или «от чего-то». Это необходимо и вообще «архиважно»: на этих китах покоится твердь истерик. Следовательно, понимание мотива их – истерик – возникновения, и есть задача данной инструкции.
Конечно, имеется несколько общих советов практического плана. Ну, например: не плакать, когда на глазах косметика – назавтра будут красные веки и ощущение, что пробежалась по Сахаре против ветра; не плакать лежа на спине – капли стекают по ушам, щекочут и отвлекают от «переживания момента».
Практических советов вспомнить можно множество. Вот у моей подруги в период сессии в холодильнике всегда истощались запасы кубиков льда. Не для коктейлей, нет, к спиртному она относилась очень осторожно – берегла здоровье. Воду же, в квадратных ячеечках, морозила исключительно для глаз. Дело в том, что Эля, так звали подругу, училась не ахти как здорово. Экзамены сдавались на базе написания «шпор» и потрясающих актерских способностей. Когда Элеонора понимала, что все, дело – труба, сейчас преподаватель протянет ей зачетку с ласковым обещанием встретиться осенью, она опускала длинные ресницы и поднимала их уже со слезой. Получалось очень эффектно, особенно если экзаменатор был мужчина. На него смотрели «фильмовые» голубые глаза, по щеке черной струйкой туши стекали слезы… Лицо плачущей оставалось при этом неподвижной маской «вселенской скорби». Преподаватель суетливо интересовался «в чем собственно...», но Эля молчала, роняя черные капли на белую бумагу своего ответа. Естественно, все заканчивалось тройкой в зачетке с последующим вечерним массажем ледяными кубиками под натруженными глазами.
Да, еще один маленький практический советик: обратите внимание, что если вздумаете рыдать в присутствии любимого или же для него, делайте это в максимально затемненной комнате. Ну, вы меня понимаете. Все дело хорошо бы свести к сексу, любимый расслабится и быстренько заснет, не оценив всей прелести распухшего носика. Но это, опять же, антураж, а мы договорились – «по сути».
Кстати, моя мудрая бабушка, светлая ей память, всегда говорила, что нельзя мужу плакаться. Прожили они с дедом сорок лет, да не на одном месте. Дед – железнодорожник – исколесил Грузию, Сибирь и Украину. Бабушка с двумя детьми и хозяйством справлялась отменно. Дед не знал, что такое разогретый обед. Как это - разогретый? Только свежеприготовленный, и сто грамм собственной «зубровочки» обязательно, и рубаху чистую утром. Суров был дома, жаден к работе, обожал больших грудастых и голосистых женщин, ни разу не прошел мимо пухлой соседки Нади, не ущипнув ее за жирные выпуклости, а бабушка была маленькой, худенькой и молчаливой. Спокойно давала Наде рецепт своих знаменитых пирожков, молча затаскивала пьяного деда на полати, тихо вставала в четыре утра, чтобы проводить мужа на работу и не проронив ни слова умерла во сне. А дед потом, за полгода, изошел слезами над могилой на тихом деревенском погосте.
Нет, плакать таки нужно умеючи. Вот дети умеют плакать, особенно грудные. Знают: кому плачут, почему плачут и не знают, что это делать неприлично. Поэтому и добиваются быстрого результата. Становясь старше, уже фантазируют на тему "от чего", но "для кого" – остается неизменным. Помните классическое: "Я не тебе плачу, а тете Маше"? На пятом курсе медуниверситета была у нас практика в детской инфекционной больнице. Там две палаты с "отказничками" и "найденышами". Возраст от шести месяцев до трех лет. И знаете, в этих палатах всегда было тихо. Не для кого...
Опять впадаю в крайности, граничу черное и белое, без полутонов. Так нельзя. Вы совершенно правы, если возразите мне, что не бывает отдельно "от чего" и "для кого". Конечно, все это взаимосвязано и зацеплено на мотиве, влияя на результат. Только вот результат часто не зависит от слез. Плачь - не плачь, а жизнь не калач.
Вчера в киоске на углу покупала хлеб и, пока стояла в очереди, наблюдала, как оплывшая тетка сливала пиво из пластмассовых стаканчиков в пол-литровую банку. Рядом была желтая цистерна с продажей на разлив. Насобирала она почти полную баночку, пошаркала к скамейке, села. Собралась, видимо, поужинать. Продавщица пива, по всему – добросердечная женщина, протянула ей чуть надкусанную булочку. Тетка потянулась за щедрой закуской и, неловко повернувшись, сбила со скамейки банку со слитым пивом. Все дальнейшее, как замедленная киносъемка: переворот – полет – падение – россыпь осколков – мочеподобные брызги – лужа с редкими пузырьками пены – истошный крик бомжихи:
- Ненавижу никого!
Да, да, именно так она орала: "Ненавижу никого", и плакала, по-рыбьи раззевая редкозубый рот. Сидела на земле и ревела безостановочно, несмотря на три бутылки пива с буханкой Бородинского, что презентовали впечатлительные зрители "сцены падения".
***
- Наталья Николаевна, а почему вы плачете? – акушерка недоуменно смотрит на меня, молодого врача-интерна, только что самостоятельно принявшего первые в практике роды.
- Я плачу?
Провожу рукой по лицу, - точно – слезы, и спина вся мокрая. Акушерка, санитарка, родильница – все смотрят на меня в упор и, вдруг, мы начинаем смеяться, только бесслезно орет новорожденный, тренируя легкие.
Нет, не плачет – плакать нужно умеючи.
Ценност ь
- Все бесполезно, - думал он…
Операционная рана ощетинилась никелем зажимов.
- Все бесполезно…
Грязно-красные разводы на коричневом от автоклава белье. Напряженные глаза ассистента. На его маске кровь: «выстрелил» сосуд, - с него соскользнула удавка лигатуры…
- Все бесполезно – она ушла. Устала…эти бесконечные дежурства, этот дурдом с плановыми операциями… «вечно одна»…
С резким звоном на кафельный пол упали ножницы. Гулкое эхо удара растворилось и исчезло в белом свете операционной. Диалог рук медсестры и хирурга - в протянутую ладонь опускается необходимый инструмент:
- Зажим…
- Шить…
- «Фарабеф»…
Слова - сухие одиночные выстрелы. Каждое попадает в цель.
- Все бесполезно… Что она хочет?.. «мы никуда вместе не ходим!»… «сын растет без отца!»… Черт! Зажим слетел!.. А ходить куда? К ее маме? Смесь Макаренко с Ворошиловым… Купил Сережке энциклопедию, так она говорит, что «мальчик только Плейбоем интересуется» … Плейбой… по ночам одна… все бесполезно…
Привычное фоновое гудение «наркозного» аппарата вдруг нарушилось, прервав поток мыслей. Нервно засуетился ассистент, замелькали руки анестезистки:
- Падает давление...
- Адреналин…
- Она уходит!..
Неровная зубчатость линии на кардиомониторе преобразовалась в геометрически правильную прямую…
- …лидокаин.
- …разряд.
- …еще разряд.
- …асистолия.
- Еще?
- Нет …все бесполезно…
Он курил, сидя на холодном подоконнике в маленькой ординаторской с пожелтевшими от табака обоями. Рука пачкала тальком историю болезни, глаза бессмысленно мяли стену: бесполезно.
- Тебе плохо?
- Ты!?
- Я …
- Зачем?
- Я вернулась... Он умер?
- Умерла… Вернулась? Но я не смогу дать тебе той жизни, которой ты хочешь.
- Не надо – это бесполезно…
Она запнулась, вздохнула и прижала его ладонь к своей щеке…
Эти и другие произведения Наташи Нежинской вы можете прочесть на сайте "ПрозаРу"
Пожалуйста, оцените этот материал:
Хотите обсудить? Милости просим!
|
www.umniki.ru / / 
